Антология саратовской поэзии. Глава 3

Сегодня Игорю Алексееву исполнилось бы 55 лет. Именно после ухода из жизни моего друга более пяти лет назад, я начал собирать саратовскую антологию поэзии. По выше обозначенной причине – и ушел Игорь моложе пятидесяти, и дружба наша была с настоящим ежедневным мужским общением – мне сложнее оставаться объективным и точным в плане оценки творчества поэта в целом. К тому же это была не просто дружба, но в определенном смысле подстегивающее соперничество. Пока у Игоря были силы, за несколько лет мы успели с ним съездить в Дивеево и выступить со стихами в Москве и Санкт-Петербурге, в Судаке и Коктебеле, в Воронеже и дважды в доме-музее семьи Цветаевых в Иваново, на саратовской передаче «Маркиза»… Только посвящений друг другу у нас наберется по десятку. Надеюсь, что когда-нибудь из собранного материала будет написана книга воспоминаний, а сейчас я попробую сжато рассказать о Мастере и предложить к вашему вниманию его подборку.

АЛЕКСЕЕВ ИГОРЬ ГЕННАДЬЕВИЧ
(16.01.59 – 07.04.08)
Я по-прежнему убежден – у Игоря нет слабых стихов. Или почти нет – все-таки шесть книг. Удивительная работа мощного интеллекта, но при этом тонкого, ранимого, лиричного, доброго… Мне повезло регулярно участвовать в его представлениях-шоу (читками их трудно назвать) в период его взлёта – последних пяти-шести его активной жизни.
Бизнесмен-строитель, а по первой профессии врач (кандидат медицинских наук), знаток военной и мирной техники – самолетов, танков и машин (рано погибший в результате несчастного случая отец Игоря работал летчиком-инструктором в воинском части в Ртищево), хороший рисовальщик… Красавец-мужчина, отец трех девочек, качок, который на первой нашей встрече поразил меня не только саженью в плечах, но эпатажем и своим окружением (одну из дам он счастливо представил «Таня – моя жена»), на второй – озвученным желанием стать Нобелевским лауреатом по литературе, а где-то на третьей-пятой – информацией о смертельной болезни. Если бы не она…
Но он реально много успел. Первая самостоятельная книга стихов Игоря «Желтая тетрадь» датирована 2002-м годом, но значительно раньше в конце советского периода был сборник шестерых, тогда молодых ещё авторов с общим названием «Распев» (1990). Свою большую подборку в нём под названием «Погода на февраль», Игорь всегда считал отдельной книгой. Дальше были «Командир Пентагона» (2003), «Русский день» (2004), «Трамвай живых» (2006) и «Если дорОга» (2008). Кроме того, Игорь написал и участвовал в издании своей первой книги малой прозы («Как умирают слоны» – изд. «Русский Гулливер», 2007) и книги сказок («Сказки Игоря Алексеева», 2007). Он закончил и опубликовал первую повесть «Страх, который меня убил» («Сибирские огни», 2007), завершил и успешно продал (для него это было не менее значимо, как и получить «корки» члена СП России) первый сценарий к фильму под названием «Туман». Он составил план и готовился приступить к первому автобиографическому роману.
Практически с улицы Игорь пришел в издательство главного литературного журнала страны – «Нового мира», в отделы стихов и прозы, и в один год (в тот же взлетный – 2007-й) в нем были напечатаны две его подборки. Стихи Игоря при жизни вышли в журналах «Знамя», «Комментарии», «Волга – ХХI век» и международном литературном журнале «Дети Ра». Последний зародился в «Арт-системе» в феврале 2004 года, в момент приезда в Саратов на литературный форум «Поэтические пояса России» по нашему с Игорем приглашению большой группы московских литераторов и издателей. «Арт-система» свободного микрофона с неповторимым ведущим Алексеевым работала несколько лет раз в месяц сначала в ресторане «Камелот» на Горького-Кирова, а после его ребрендинга в «Ирландском пабе».
И это еще не все – в 2006-м Алексеев стал победителем конкурса им. Н.С. Гумилёва, а после смерти на большом питерском сайте «Литсовет» (более 10000 писателей и пишущих) вручается Премия имени Игоря Алексеева в трех номинациях. В 2008-м за документальный фильм «Продавец крови» об Игоре журналист Елена Погребижская получила ТЭФИ. Саратовская рок-группа «Точка С» («Точка Невозврата») написала музыку на стихи Алексеева, и теперь в интернете можно найти и услышать «Сапоги» (стихотворение «Песенка») или «Понты» («Обломать понты…»). Написать с кем-то хит на все времена – мечта Игоря.
Он торопился и очень хотел жить. Он боролся за себя до конца, используя все человеческие средства и возможности, находясь в активной переписке с сотнями людей, публикуясь ежедневно в своём блоге «выживания» на русском портале ВВС. Игорь, через непрекращающуюся боль искромсанного организма, за счет огромной силы воли и творческой загруженности, сумел продлить свою жизнь на пару главных лет. Третий и наиболее богатый период его творчества (сейчас не место детально разбирать все их) начался после того, как от Игоря отвернулись все местные медицинские светила, а он, обескровленный после нескольких месяцев молчания, взял и написал стихотворение своей младшей дочери Насте «Я поеду в Москву…». Сейчас у Игоря на Земле живет женский десант: мама, сестра, Таня, три дочки и две внучки.
Право, мне невероятно сложно было выбрать лучшее из его большого наследия. «Пацан из районного центра» с хорошим чувством юмора, а иногда резкий, как в жизни, так и в слове, в полной объеме выложен в Интернете. В подборку, к примеру, не вошли хулиганские вещи из «Желтой тетради» и поздние, заслуживающие внимания, эксперименты с белым стихом и короткой формой. Я попытался выбрать лучшее в сегодняшнем моем понимании Алексеева и заданных самим же рамках.
Читайте нашего земляка Игоря Алексеев – большого русского Поэта!

***

Воспалённые слёзы утешь.
Отшептавшие письма не рви.
В этом городе ветхих надежд
Невозможно прожить без любви.
Ты в окно посмотри наугад.
Там распахнутый мается двор.
Там теряет листву виноград.
Словно рушится красный забор.
Главный врач средне-волжских широт
вновь меняет зеленку на йод.
А на небе один самолёт.
А на небе другой самолет.
Ты случайную кофту надень.
Засвисти посреди тишины.
Будто нету убитых людей.
Будто нету гражданской войны.
Кошка глупая кресло когтит.
Мимо сонная муха ползёт.
А один самолет долетит.
А другой самолет упадет.
Из книги «Трамвай живых»

***

Есть время, но все же проедусь.
С талончиком в левой руке
я сяду в усатый троллейбус,
в светящийся белый троллейбус,
в промерзший до дрожи троллейбус,
до инея на потолке.
Мне стоит в дверях появиться –
я буду, как ребус, решен.
Посмотрит торговая львица,
мужчина с гербами в петлицах
и в красных «бананах» девица
и молча отметят: пижон.
Но только простите меня,
я еду дежурить в больницу,
в ночную, глухую больницу,
кому-то в дежурной больнице
я буду нужней, чем родня.
Меня этот искренний кто-то
узнает, и шепот пойдет,
что Игорь Геннадьевич, доктор,
тот Игорь Геннадьевич, доктор,
да, Игорь Геннадьевич, доктор,
уже начинает обход.

***

И кто предупредит тебя, как брата,
когда удел – скитаться без угла:
земля не просто несколько поката –
земля катастрофически кругла!
В его ночной, дневной ли половине
все тот же отблеск тверди и воды.
И на пути к загадочной вершине
Ты попадаешь в старые следы.
Из книги «Погода на февраль»


***

Пойми, мне эта ноша тяжела.
Мне не у кого выпытать прощенья.
Я для тебя не просто искушенье.
Я страх ночной, летящая стрела.
Я вещь во тьме. Я дьявол среди дня.
Я бред. Я холодок опасной бритвы.
Поверь, я слышу все твои молитвы
Во имя отторжения меня.
Но я когтей своих не тороплю.
Я жду. Моя надежда не пропала.
И знает сердце черного опала,
Как зло и страшно я тебя люблю.
Из книги «Желтая тетрадь»

***

Таких красивых баб в Саратове штук пять.
Или четыре, нет, три, две, одна такая!
Как оказалась ты на кольцевой трамвая?
Нет денег на такси? Есть повод казнь принять?
Намного все же ты, чем кажешься, старей.
Нечеткий маникюр, морщинки, подбородок.
Но так ты далека от остальных уродок!
Как далека Москва от этих фонарей.
Твой черный лимузин ржавеет в гараже.
В чужих домах живет твоих служанок стая.
Пожалуйста, уйди! Уйди, не жди трамвая -
Нет времени уже, нет времени уже...
Из книги «Командир Пентагона»

Романс

Ты не могла бы мне перезвонить?
Я еду, скоро выскочу из зоны
Охвата. Это веские резоны,
Чтоб оборвать связующую нить,
И этот невеселый разговор
Об очевидных признаках распада,
О бесконечных поворотах ада,
в которых мы кружимся до сих пор.
Дышал большак, наглела шоферня.
Бежал лесок, текла недвижно Волга.
Я говорил еще довольно долго.
Но ты уже не слышала меня.

***
Андрею Сокульскому

Это снеговоздушная смесь
Не горчит и вставляет не сразу.
Я тобой оброненную фразу
Повторяю: Мы все еще здесь.
Да, мы здесь, наша участь страшна.
Мы раздавлены этой эпохой.
Но мы здесь. Нам с тобою не по …
Этот город и эта страна.
Слышат сквер, и площадка для игр,
И каштан, что могуч и разлапист,
Мой стальной, беззазорный анапест,
Твой серебряный. Чистый верлибр.
Да, мы все еще здесь. Тем острей
Прорезаются грани предмета.
Чем Отчизна щедра для поэта?
Так вот все повернулось, Андрей.
Что шмотье? Что монета в горсти?
Что понты и хмельная бравада?
Ничего человеку не надо,
Кроме тихого слова: прости…
К сорока, к сорока четырем
Боль затокала в порванной жиле.
Только смерть мы уже пережили.
Мы уже никогда не умрем.

***

Возвращаясь на голос, как птица слепая,
попадаешь в силки бытовой истерии.
Избегаешь, минуешь… И вновь приступая
к описанью пологих холмов Киммерии,
произносишь банальность. И каждое слово
дребезжит, провисает, искрит при касанье.
Не усердствуй, поскольку не будет иного.
Будет неуд. по чисто– и правописанью.
Отвлекись. На ребенке поправь одеяльце.
Успокойся. Отпей освященной водицы.
Подыши горячо на холодные пальцы.
Потерпи полчаса, полдождя, полстраницы.
Из книги «Русский день»

***

Я говорю дорогу, лес, дома.
Я говорю тебя светло и грустно.
И это немудреное искусство –
всего лишь способ не сойти с ума.
Я говорю себя, как будто я
нетутошний, окольный, посторонний.
Стоящий на расплавленном перроне,
где в трех аккордах простеньких гармоний
«Прощай, под белым небом января…»
лабает ВИА. Термина «попса»
тогда в природе не существовало…
О чем я? Да… о том, что я устало
произношу собаку, небеса,
и вновь тебя, детей, больную мать
(совсем старуху – семьдесят минуло).
Дай Бог, чтобы чутье не обмануло,
дай Бог, чтобы случайно не толкнуло,
сказать не так. Или не то сказать.

***

На помойке с утра ветерок.
Что-то шепчет кусок целлофана
ржавой емкости из-под пропана,
отслужившей положенный срок.
А вокруг никого вообще.
Лишь свободно одетый мужчина
наблюдает, как едет машина
в направленье к погосту вещей.
Облака. Предвещенье дождя.
Гулко букает бочка пустая.
Ветер рваную книгу листает,
интересного не находя.
Из книги «Трамвай живых»

***

О, гуди, голова, гуди.
На подушку свою пади.
Дождь идёт у меня в груди.
Дождь идёт у меня в груди.
Ты словами меня не тронь.
Ты на грудь мне приляг и тонь.
В сердце бьёт ледяная молнь.
В сердце бьёт ледяная молнь.
Это наша с тобой беда.
Крохи со столу – нам еда.
Дождь не кончится никогда.
Дождь не кончится никогда.

***

Мы были общим тихим глазом,
упертым в пестрый телекитч,
когда накрылся медным тазом
веселый Леонид Ильич.
Мы танцевали раз за разом
медляк провальный, черный блюз,
когда накрылся медным тазом
Советский, мать его, Союз.
А щас мы все под сонным газом
торчим и ждем, разинув пасть,
когда накроет медным тазом
шестую часть.
Шестую часть.

Твой голос удивительно красив...
Т.Д.

Твой голос удивительно красив,
особенно, когда на низких нотах
спросонья говоришь по телефону.
Так тихнет дождь, свое отморосив.
Вы часто совпадаете в частотах
вне общечеловеческого фона.
Я помню этот голос вопреки
рычанью умирающего мира.
И даже, если ангельские трубы
внезапно зазвучат, сдавив виски,
я буду помнить тихую квартиру
и голос твой и волосы и губы.

Жизнь ползет, как больная улитка...

Жизнь ползет, как больная улитка.
А у нас во дворе благодать.
Заросла виноградом калитка.
Посторонних за ней не видать.
И меня не видать посторонним –
как я выйду из дома в трусах
или, как говорили, – в исподнем.
Полуголый, зато при часах.
Хорошо целый день не работать,
потому – что работать нельзя.
Можно просто ресницами хлопать,
взглядом потусторонним скользя
по балконам, венцам и балконам,
по венцам и балконам вокруг.
И в распаде моем неуклонном,
может быть, обнаружится вдруг
некий смысл невозможно счастливый,
от которого пустишься в пляс,
обнимая отцветшую сливу
и целуя, сквозь слезы смеясь.
Из книги «Если дорога»

Я поеду в Москву
Алексеевой Анастасии

Я поеду в Москву и куплю тебе белую лошадь –
непременную часть из желанных тобою чудес.
Не китайскую дрянь и не то чтобы лошадь поплоше.
Лошадь именно ту, что взлетает до самых небес.
Я достану её из весёлой паковочной стружки.
Ты от радости станешь по комнате белой кружить.
Ради этих минут ты забудешь другие игрушки.
Будешь гладить ей хвост, будешь гриву ее ворошить.
А однажды, когда наш порядок нарушится шаткий.
Ты взлетишь высоко, не боясь затяжной высоты.
Я увижу тебя на пластмассовой белой лошадке.
И укроюсь дождём, чтоб меня не увидела ты.
Из книги «Трамвай живых»

Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями