Антология саратовской поэзии. Глава 42.

Когда-то я должен был вернуться к Антологии поэзии. Пауза по разным причинам затянулась на несколько лет, пока не оказалась с подачи Сергея Кармеева у меня в руках единственная изданная при жизни тоненькая книжка ушедшего в начале августа Андрея Малышева. Девять дней не дожил мой тёзка до 48-летия, но я не буду здесь о грустном... Почему нет сомнения в необходимости присутствия его подборки среди земляков-поэтов? Для меня ответ очень прост: почти каждое из девяти десятков стихотворений прочитанной книги просилось в давно придуманный ограниченный формат подборки Антологии. Я выбрал наиболее близкие мне сейчас, но советую всем интересующимся попробовать найти книгу и услышать все мелодии Малышева "сквозь трещины…".

С Малышевым не просто хотя бы потому, что, будучи человеком, поющим под гитару, принимавшим когда-то участие в фестивалях авторской песни, многие стихотворения его явно были предпосылкой для дальнейшего написания музыки к ним. Пел песни свои Андрей в конце жизни в узком кругу, услышать их мне не удалось, но прочитав подборку, думаю, вы согласитесь со мной – они самодостаточны и без музыки. Хотя и музыкальность строчек Малышева никто не отменял!
Единственный сборник ("Сквозь трещины в камнях" - Саратов, МирАфон, 2016, 200 экз.) даёт очень краткую справку об авторе: о его высшем филологическом образовании, полученном в СГУ, аспирантуре в СГТУ им. Гагарина и защищённой кандидатской по философии. Не густо. Поздно и говорить о несостоявшихся наших встречах в провинциальном и богатом на творческих людей Саратове. Поэтому буду исключительно о текстах, о лёгкости восприятия читателем и некой кажущейся возможности "инвариантности" многих строк. Этим словом пользуется автор, гуляя по несуществующему прошлому, настоящему и будущему (эти три песенки тоже не уместились в подборке), смешивая их, вздыхая о том, "как хотелось бы переписать", но и, утверждая: "мне, наверное, повезло". "Свободное переплетенье стиха…" автор сравнивает с ветром, стучащим по крыше, "и легче сказать, чем услышать". Невероятно, но человек, наделённый музыкальным даром, пишет, что "движется тишина". Поэтому, может быть, так мало, скупо нам досталось от Малышева – он боится её нарушить и быть неточным.

… По небу полуночи ангел летит,
На шее его колокольчик звенит,
Меня он прощает заочно
За этот подстрочник неточный.

А не врать по Малышеву: "сделать что-нибудь сакральное – не быть и не участвовать". Или потому мало, что "почти невозможно уже ничего изменить". Или просто фамилия такая?
Но везде же, Андрей, в каждой твоей вещи есть "ощущенье зодчества"! И потому так мне хочется выйти за формат. Я и выйду:

***
А мы бродили по Ваганькому,
А мы читали эпитафии,
Мы были слишком моногамные,
Как на старинных фотографиях.
Осенняя страна московская,
Расчерченная паутинками.
Играли свадьбы под Высоцкого
И хоронили под Стравинского,
В голубоглазый сумрак красилась.
Металось солнце между крышами.
Скорей всего, мы были счастливы,
Во всяком случае, возвышены.
И было ощущенье зодчества,
Бессмысленного, необычного,
Проклятия или пророчества –
Какая разница Всевышнему?

Не знаю, как вам, а мне Малышев в малых формах ближе к Шпаликову, только несколько более современному, перешагнувшему (жалко – мог бы хотя бы посередине жизни) тысячелетие. Пишет он о том, о чём и должен писать поэт: о ремесле (пытливо), о доме, о любви, о времени и безвременье, о Боге ("в зеркало Господь посмотрит – что же он увидит там?"), об одиночестве и о смерти. Всё это, иногда странным образом и красивой вязью переплетенное, вы и найдёте в его подборке. Сам же он вынужденно или загадочно отстраняется:

Я жил в странное время, в чужой стране,
Объяснялся посредством жестов и рифм…

И иногда, видимо, с возрастом всё понимая, длинной строкой и пронзительно:

Я и так, и так, и так – бесполезно. Не спастись от одиночества.
Как-то трудно уже стало верить людям, чудесам и голосам.

С каждым годом всё прозрачней и мудрее наши строчки,
Всё печальней и бесстрашней мы взываем к небесам.

Но и шанс Малышев нам и себе оставляет, даёт:

Пиши, работай, вдохновляйся,
В багровом зареве сгорай,
Своё ничтожество и счастье
За медный грош не отдавай…

…А ветер пусть листки подхватит,
Пусть разнесёт их невпопад.
Потом пусть ищут виноватых –
Никто ни в чём не виноват.

И вы воспользуйтесь этим шансом – читайте

***

В небольшом и чахлом скверике,
Всё на свете позабыв,
Мы сидели и не верили,
Что иначе может быть.

У подножья нашей лавочки
Там плескалась тишина,
Что, казалось, не была ещё
Фраза произнесена,

Фраза о несходстве времени,
Судеб, отражений, дат.
Что нашлось и что потеряно –
Невозможно угадать.

Разлетались птицы веером
Мимо проплывал трамвай,
Что нашлось? И что потеряно?
Убегаешь – убегай.

***
Я памятник себе воздвиг не из металла,
И не из гипса я построил монумент.
Он вроде бы и больше, и выше пьедестала,
Но не хватает в нём каких-то нужных черт.

Не так я там стою – весь как-то скособочен,
И по лицу идёт какой-то нервный тик.
И как-то всё не так, и как бы между прочим,
А, может быть, я просто к вниманью не привык.

Нет благородства лба, нет ясности во взгляде,
Не то движенье рук, и обувь велика.
Всё дело, видно, в том, что я инвариантен,
И не люблю смотреть на землю свысока.

Но видно, что внутри меня гуляет ветер,
Настолько я раскрыт, как общая тетрадь,
Что даже и калмык пройдёт и не заметит,
А он буддист, ему такое нужно замечать.

***
Песенка к спектаклю «Потасовка» по пьесе Ж. Ануя

Сыграем в потасовку, в трагедию, в свободу,
Сыграем в мелодраму, в историю, в бардак,
В бильярд, рулетку, покер, в любое время года,
В любые виды власти – сыграем, господа!

Указаны в афишах фамилии актёров,
И главный режиссер триумф предвидит свой,
Кликушествует чернь, из-за билетов ссоры,
Сыграем в потасовку – посмотрим, кто кого!

Игра всегда права, пустующие троны
Лишь подтверждают правила задуманной игры,
И рушатся дворцы, и катятся короны,
И катятся короны, и рушатся миры.

Вот учит свою роль невзрачный скромный парень,
Пытается уйти от собственной судьбы,
Но занавес поднимется – он станет Бонапартом,
И зрители оглохнут от пушечной стрельбы.

Пусть он сыграет так, как будто ему тесно,
Чтоб критики сказали: он жил, а не играл.
Условие одно: везде и в каждой пьесе
Любой актёрский жест направлен на финал.

Пусть этот персонаж сопьётся в третьем акте,
Сойдёт с ума Пьеро, ослепнет Арлекин,
Пусть Гамлет проживёт хотя бы до антракта,
Был недоросль – у нас он будет вундеркинд.

Игра не стоит свеч, все ваши карты биты,
Игра себя не стоит – протянута рука,
И падает актёр, уже всерьёз убитый
Щелчком из пистолета другого игрока.

Сыграем в потасовку, в трагедию, в свободу,
Сыграем в мелодраму, в историю, в бардак,
В бильярд, рулетку, покер, в любое время года,
В любые виды власти – сыграем, господа!
1998 г.

***
По мордовским дорогам, среди бесконечных лесов,
Ориентируясь по голосам и небесным телам,
Мы пытались найти путь в заоблачный город Саров,
Куда въезд разрешён по молитвам и спецпропускам.

Говорят, это город, в котором ни снов, ни забот,
Говорят, там не нужно платить ни за газ, ни за свет.
Городская стена с турникетами вместо ворот,
Куда можно войти, а вот выйти – наверное, нет.

Карты врали, и компас бесился, как раненный слон,
Астролябия стала похожа на теодолит,
Мне привиделся ангел с дорожным мешком за крылом,
Он был мудр, как Овидий и, как Челентано, небрит.

Он искал Шамбалу уже восемь столетий подряд,
Он сказал, что нам с ним, вероятней всего, по пути,
Нагадали ему две цыганки полвека назад,
Что мы встретимся с ним, даже если и не захотим.

И теперь он летит в перекрестии света от фар,
Освещая наш путь лучше, чем галоген и ксенон,
Нас встречают селяне торжественным звуком фанфар,
И приветствуют нас коменданты туземных племён.

По мордовским дорогам, среди бесконечных лесов,
Ориентируясь по голосам и небесным телам,
Мы пытались найти путь в заоблачный город Саров,
Куда въезд разрешён по молитвам и спецпропускам.

***
По телевизору читают Бродского,
Как некогда читали Исаковского.
Переходя с патетики на вой.
С одним и тем же удивленьем в голосе,
С такой же челобитной к нашей совести,
И с неподдельной скорбью мировой.

Спит Белоснежка под хрустальным панцирем,
Вокруг семь гномов ставят декорации,
За ними наблюдает Дон-Жуан.
Перемешалась опера с комедией,
Пожарники достанут трубы медные,
И шпрехшталмейстер выкрикнет: "Сан-Санс!".

Задвигаются призраки балетные,
Заплачут и богатые, и бедные,
Раздастся то ли грохот, то ли гимн.
И в нём потонет голос Галича,
И я умру не от паралича,
А от желанья сгинуть вместе с ним.

Мы все в какой-то мере соучастники.
Ещё мы не оркестр, но уже часть его.
Нет-нет, да и потянет подыграть.
Что делать – не родившимся сократами
Так трудно сделать что-нибудь сакральное –
Не быть и не участвовать. Не врать.

***
Новогодний мотив

Вот уходит декабрь, самый сказочный месяц на свете,
Замолкает оркестр, что играл целый год на планете,
Снег летит над землёй миллионами белых соцветий,
Происходит двойной – на земле и в душе – перелом.
Мне всё кажется, будто мы вместе не спим. А читаем,
После каждой страницы мы мячик друг другу кидаем,
Он над нами завис, и мы молча за ним наблюдаем,
Не пытаясь понять, что же, собственно, произошло.

Налетает метель, словно стрелы из луков татарских.
Здравствуй, снежное, дикое и молчаливое царство!
Отчего ж мы всё мечемся между свободой и рабством,
Между чёрным и белым пытаемся грань уловить?
Год уходит надменно, как Пушкин на Чёрную речку,
Если я секундант, то мне место на этой карете,
Звуки в воздухе слышатся редко, всё реже и реже,
И почти невозможно уже ничего изменить.

Если я секундант, то мне место не в этой карете,
Моё дело сказать: "Что вы, братцы, друг в друга не цельтесь!,
посмотрите вокруг, обнимитесь и вместе напейтесь!".
Но почти невозможно уже ничего изменить.


***
Ты знаешь, Ира, всё вокруг –
не миг, не звук, а только стук
двух молоточков по виску,
двух рук сквозь стенку – тук-тук-тук.

Два тела образуют круг,
две ящерицы – циферблат.
Мы в полночь вылетим на юг
и попадём под звёздопад.

И можно будет загадать,
пока звезда лежит в руках,
чтобы осталась навсегда
татуировка на сердцах.

Чтоб было Богу что читать,
когда случайно встретит Бог
нагиб людей, идущих спать,
несущих яблоко с собой.

Чтоб грызть его всю ночь, пока
им судорогой скулы не сведёт.
Два молоточка у виска –
закат – рассеет, рассвет – разброд.

Ты знаешь, Ира, всё вокруг
не жизнь, не смерть, а просто звук.
Всё ждём, надеемся – а вдруг?
И умираем. Тук. Тук. Тук.

***
Здравствуй и прощай

Я пишу стихи, я сплетаю ветки между собой.
Как просто они плетутся, рифмуются, будто не мной.
Волхвы с востока расскажут, что будет прошлой зимой.
Здравствуй, Ира. Прощай, Ира. Как глупо, что мир другой.

Единоверие губит. Язычество сводит с ума.
Каждое слово – артикль, оно связывает имена.
Ожидание, озарение. Отталкиваешь ото дна –
И вновь возникает звук. И движется тишина.

Вдоль дорог стоят стражники, охраняют чей-то покой.
Здравствуй, Ира. Прощай, Ира. Как глупо, что мир такой –
Красивый, яркий и вымученный, как тени забытых картин.
Где-то на свете есть Бог. Он тоже живёт один.

Опыт любовной лирики
Больная душа моя просит покоя
Хотя бы в дурдоме, хотя бы в запое.
А тело, давно надоевшее,
Как кукла, к шнурочку подвешенное,
Всё бродит под Вашими окнами.
Вот тема, достойная Гофмана.

***
Гоголь пьёт горькую жжёнку,
Топит поэмами дом.
Лестница – вверх, лестница – вниз,
Посредине – облом.
Но здесь и там пляска мёртвых душ
Под масляным фонарём.
И уже точит нож и перо
Неистовый Виссарион.

Невский по Питеру катит,
Выставив нос колесом.
Бричка – туда. Бричка – сюда
Со штопором босиком.
Будем же писать письма, друзья,
Чтобы читать их вслух.
Чтобы носился всегда над водой
Вечный нетленный дух.

Вышли мы все из шинели,
Вышли и сразу вошли.
Гоголь – нигде, Гоголь везде,
Как ноосфера земли.
Редкая птица туда долетит,
Редкий доскачет конь.
Там чернота, там темнота,
Морок, чума, огонь.

Слепоглухонемому финал и
Немая сцена в гробу.
Птица – назад, птица – вперёд,
Написано на роду.
Гоголь пьёт жжёнку, курится дым,
Нынче же будем в раю.
Я сам себя породил и я
Сам же себя убью.

***
Как хотелось бы переписать
То, что в скомканном свете рождалось,
И нелепыми строчками стало,
И доныне мозолит глаза.
Как хотелось бы вновь пережить
Моего графоманства причины,
Да нельзя – здесь природа бессильна
Хоть чуть-чуть что-нибудь изменить.
А неплохо бы с криком шальным
Снова прыгать в Эгейское море,
Прогуляться по улицам Трои,
К Пифагору зайти на блины,
Посидеть у Ньютона в саду,
Поохотится с Ричардом Третьим,
С Бонапартом на званом обеде
Поприсутствовать в первом ряду.
Мне, наверное, повезло.
Мне с рождения птицы кричали, что
То ли счастье, а то ли отчаяние
Порождают моё ремесло.


***
С моим третьим глазом и средним ухом
Что-то видимо, произошло.
Я уже не пишу откровенно плохо,
Но ещё не пишу хорошо.

Видно, тот, кто меня на поруки взял
Недоволен моей судьбой.
Видно, тот, кто диктует мне эти строки,
Тоже учится вместе со мной.

***
А снег всё оцифрует набело.
Пора по сумеркам бродить,
Переосмысливаю заново
То. Что случилось пережить.
Всё оцифруется и сбросится,
Придётся перезагружать,
И только-только свыкся с осенью,
И вот уже зима опять.

***
Ворон сказочный, ненастоящий,
Каркает и каркает опять.
Что судьба со мной кокетничает чаще,
Чем обычно она склонна флиртовать.

Успокойся, птица, нет везенья
Ни в одной из всех моих затей:
Я расплачиваться буду за каменья,
Мною найденные в мусоре вещей.

***
Всё, финал. Поставим точку, обернёмся на минутку,
Чуть устало улыбнёмся и друг другу подмигнём.
Мир причудлив не по воле провиденья. Это шутка,
Это недоразуменье, прихоть всех живущих в нём.

Между лепетом младенческим и старческим ворчаньем
Есть неясный промежуток, очень краткий иногда.
Как прекрасен мир, в котором ни забвенья, ни прощанья,
Разве только расставанье, да и то не навсегда.

***
Подражая Вертинскому

Осенний ветер пролетает
По тихим улочкам кривым.
Всегда чего-то не хватает –
Войны ли, денег ли, любви.

Глотка воды, бутылки водки,
Дождя, покойника в петле,
И правильной метеосводки
На тысячу ближайших лет.

Осенний мир всегда растерян,
Растеряннее день ото дня.
Когда-нибудь наступит время –
В нём будет не хватать меня.

Сойдутся люди, сядут в кресла,
Начнут былое ворошить,
И на земле не хватит места,
Чтобы меня похоронить.

Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями