Антология саратовской поэзии. Глава 33

Когда я приступал к Антологии, то никогда не думал, что буду работать над подборками «памятников» - местных знаковых и признанных земляков. Я вообще тогда не мог многое предполагать. А вот мой друг, Игорь Алексеев (напоминаю, что именно с него началась работа над Антологией), с некоторым пиететом рассказывал мне о встрече с Тобольским. Исай Григорьевич даже как бы его благословил. У меня и у самого была одна краткая встреча с сухоньким, стареньким невысоким мужчиной в тот момент, когда он подписывал очередное свое издание в Доме книги на Кирова. Помню, был положительный, но достаточно общий разговор, в котором мэтр, хитро поглядывал на меня юного, длинноволосого, и, кажется, ни на секунду не забывал о своем региональном статусе. Зачем ему, как говорили продолжателю традиций Твардовского и Симонова, было уезжать из родного города? Думаю, он интуитивно своей еврейской мудростью понимал, что среди писателей и поэтов, в том числе давших ему высокую оценку (Куняев, Доризо, Сергей Михалков, Бондарев и другие), где-нибудь в Москве он мог бы легко затеряться.
Вернемся к прелюдии - теперь, остановить меня в работе с «памятниками» может, только отсутствие стихов. Но я сначала обнаружил у Тобольского шикарный усеченный киплинговский вариант «Джубы» (поэму при желании прочтите сами). Потом, прочитав с пару десятков раз, убедился, что лучше о безусловном бренде губернии – саратовском калаче, никто до и после Исая Григорьевича не написал и не напишет. Далее в подборку залетело совсем из другого пласта лирическое «Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне…» А уж когда я подобрался к «Вечерним страницам» в которых, кажется, не осталось и следа от захлестывающего пустого коммунистического (переходящего и сочлененного с гражданским) пафоса, я понял что подборка получается. Она перед вами.

Исай (Григорьевич) Тобольский
(26.08.1921 – 24.01.1995)

1921-й год рождения – определяющий в жизни всего «трижды убитого» поколения. Исай Григорьевич родился в Саратове, еще в школе начал писать стихи, успел поступить на филологический факультет педагогического института. В 1940-м был призван в армию и четыре года колесил по военным дорогам в качестве корреспондента фронтовых газет. Был на Юго-Западном фронте, в Сталинграде, под Воронежем, на Кубани, в Крыму… Контужен в 44-м в боях за Севастополь. Госпиталь, демобилизация и возвращение в родной город.
Параллельно в 1942-м был издан первый поэтический сборник («Дорогой на запад»), но после войны Тобольский пробует себя детским поэтом. Почти с десяток книжек, первая из них вышла в 48-м – «Моим друзьям». Дальше в том же простой внешне форме и лаконизме строк, постепенный переход к так называемым гражданским стихам, которые дают в Советах прямой пропуск на страницы журналы и газет, в Союз писателей (1958-й), а поэма «Исповедь» удостаивается премии «Огонёк» (1970-й). Более двух десятилетий был уполномоченным Литфонда СССР по Саратовской области, заведовал отделом поэзии журнала «Волга». В 1981-м поэт удостоен ордена «Знак Почёта».
Исай Григорьевич немного попробовал себя в прозе (новеллы в сборнике «Высокий час»), но главное его переосмысление произошло в конце жизни. Тобольский успел захватить неожиданный поток перестроечного времени и создать под его натиском мучительные и сильные «Вечерние страницы». Даже те из них, что уже изданы, говорят, что за писателем в какой-то период банально прославляющим партию большевиков и «светлое мирное время», скрывался неоднородный, тонкий и мучающийся лирик.
Я не уверен, что отобрал лучшее, но, как говорят – «работа еще не закончена». Помогайте!


Джуба

По сумрачным джунглям,
По травам примятым
Шагали, шагали,
Шагали солдаты.
Чужие солдаты
Из дальней страны,
Не только от зноя –
От злобы черны.
И черная пыль
Застилала, как мглой,
Веселое небо
Над грустной страной.
(отрывок из поэмы)

Калач

Зимою, под открытым небом,
А был морозище – хоть плачь,
Я простоял всю ночь за хлебом,
Давали к празднику калач.
Я, как репей, прилип к соседке
И, разжимая кулачки,
Все пересчитывал монетки –
Двугривенные, пятачки.
И все мечтал: вернется мама,
Придет голодная с ночной,
А перед ней, как в сказке прямо,
Калач… Калач, добытый мной!
Я ждал. Я верил и не верил.
Не думал больше ни о чем…
И вдруг меня втолкнули в двери.
И вытолкнули… С калачом!
«Нет, это маме. Это маме!» –
Не то шепчу, не то кричу.
А пальцы сами, пальцы сами
Невольно лезут к калачу.
Сжимаю судорожно руки,
Но душит сладкая слюна.
И вдруг я обмер… От краюхи
Осталась корочка одна.
Я никогда не плакал в драках,
Хотя немало их видал,
А вот тогда я шел и плакал
И, плача, корку доедал…

Атака

Живых не считали,
А мертвых не счесть.
Да этого им и не надо.
Пожалуй, у дьявола,
Если он есть,
Подобного не было ада.
А мы не сгибались….
И если в ту ночь
Порой
Приходилось сгибаться,
Так только затем,
Чтоб в атаку
Помочь
Раненому подняться.
А ночь бесконечна.
И краток приказ,
И был он
Сердцами размножен
И трижды убитые,
Глядя на нас,
Старались
Подняться тоже.
Под утро
Багровою сделалась мгла,
Тогда-то и грянула драка!
А эта атака….
А эта…. была
Обычная, в общем, атака.


***
Гроза надумала средь ночи
Затеять стирку облаков:
И вот котел ее клокочет,
И вот вовсю она хлопочет,
Блеснуть своим уменьем хочет –
До пены мылит их с боков…
А утро,
Сонное слегка,
Сырые сгрудит облака,
Ополоснет их в поднебесье,
Зарей холодной обольет
И на ветру сушить развесит,
Как бабы вешают белье!..


Старик

За стенкой
Глухо кашляет
Старик.
Наверно, курит.
Слышу – шарит спички.
Не может отказаться
От привычки,
За семьдесят
Ко многому привык.
Ко многому
Привадился старик
За долгую
Нелегкую дорогу.
А коротко сказать,
Он жить привык…
Теперь вот
Отвыкает понемногу.
А жизнь,
По правде, и не удалась.
Сыны погибли.
Дочка овдовела.
А тут и жинка
Сразу вдруг сомлела
И в одночасье
К богу убралась…
Глядит старик
В сырую полутьму.
За окнами
Хозяйничает осень.
И память снова
В прошлое уносит
И возвращает
Молодость ему.
Вот он идет
По выбитой стерне,
Любуясь солнышком
И каждой птахой,
Блаженно чувствуя, как по спине
Крутые мышцы
Ходят под рубахой.
А вот он рубит
Хрусткие дрова,
Пружинисто
Полупригнув колено.
Он только топором
Взмахнет едва –
И разлетается
Само полено…
Вот женщину
Несет он на руках,
И кажется,
Что меж землей и небом


Она к нему
Склонилась в облаках,
Вся пахнущая
Ягодой и хлебом.
Вот озеро…
Она идет по дну,
Счастливая,
Стыдливая,
Нагая,
Сосками
Бережно отодвигая
Трепещущую возле них
Волну.
Кругами
Разбегается вода,
И, как круги,
Скользнув, мелькают годы…
Но сквозь печали,
Через все невзгоды
Идет незримо
Женщина сюда.
Она идет…
И озаренный лик
Над памятью,
Над временем возносит…
За окнами
Хозяйничает осень.
За стенкой
Глухо кашляет
Старик.


***

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне…
Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне…
Закончатся дела, поездки, встречи…
Замрёт душа, как бабочка в огне –
И ничего от грусти не излечит…

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне…
Рассвет угрюмый выстудит все звуки…
Застынет дождь слезами на окне –
И сдавят сердце горестные муки…

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне…
И лето вдруг покажется зимою…
И холод – тонкой струйкой по спине –
И боль потерь – свинцовой серой мглою…

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне…
Рассыплется мечта в хрусталь бездушный…
И с каждым мигом будет всё больней
Царапать память нежностью ненужной…

Когда-нибудь ты вспомнишь обо мне…
Закончатся дела, поездки, встречи…
И в жуткой нестерпимой тишине
Ты вдруг захочешь сделать вздох… А нечем…


Нежность

А я никак с собой не слажу
И вдруг, рассудку вопреки,
То волосы твои поглажу,
То вдруг коснусь твоей руки.
Никак я нежности не скрою.
И пусть я для тебя не тот,
Но все же и тебя порою
Та нежность за душу берет.
Не возражай и не притворствуй,
От этой правды не уйти…
Не так, наверно, это просто –
Почти найти
Счастливый остров
И вдруг вернуться с полпути.

Утро

Под темным лиственным навесом,
От всех тропинок вдалеке,
Шла женщина безлюдным лесом
С зеленой веточкой в руке.
Шла женщина…
И луч рассвета
Скользил по зябкому плечу.
Откуда шла – не важно это,
Гадать об этом не хочу.
Шла женщина и вся светилась
И так зарей дышала всласть,
Как будто росами умылась,
Как будто солнца напилась!

***
Я слышу, как в твоем молчанье
Бунтуют нежные слова.
Но женщина при расставанье
В неумолимости права.

И ты глядишь почти сурово
И снова взгляд отводишь прочь…
Так доктор смотрит на больного,
Которому нельзя помочь.

Звонок

Внезапный оклик
Властного звонка,
И вздрогнул телефон
Перед глазами…
Ее звонок!
Ты побледнел и замер.
Пристыла к трубке
Робкая рука.
Так, глядя вниз,
Над пропастью молчат,
Так на распутье
Ожидают зова.
Ее звонок –
Она сдержала слово…
Как выстрел, щелкнул
Под рукой рычаг.
Свалилось счастье?
Или ждет беда?..
Ты, словно гирю,
Трубку поднимаешь.
Сейчас решится все.
Ты это знаешь.
Сейчас…
Сегодня…
Или – никогда!
Но ты молчишь,
Молчишь, молчишь,
Ты ничего не отвечаешь.
Глаза устало закрываешь…
Не притворяйся. Ты не спишь.


Тишина

Ты проснулась опять…
Или ночь холодна?
Или спать не дает
Неприкаянный ветер?
Вот притих он –
И снова вокруг тишина,
Словно нет ни души
В эту полночь на свете.
Это горько,
И это не каждый поймет.
И поверить не каждый,
Наверное, сможет:
Вот опять он приснился,
Привиделся тот,
Кто, останься он жив,
Был бы жизни дороже….
Все белее с годами
Нетающий снег,
Но порою
Еще и сейчас на рассвете
Навещают безмолвно
Тебя в полусне
И уходят….
Твои нерожденные дети….
Где-то свадьбы играют
И «Горько!» кричат,
И невесты, смутясь,
Поправляют обновы….
И желают им счастья –
Сынков да внучат –
Никогда не бывавшие замужем
Вдовы.
(вариант 1966 года)

Осень

Еще не тронута листва,
Еще луга в зеленой дымке,
Еще полощет паутинки
В притихшем озере трава.

И все же нет того тепла.
И даль не та. И реже просинь.
И понимаешь, что пришла,
Но только притаилась осень…


Откровение

Я не о чем не спрашивал
В том времени ином.
Захлебывался маршами,
И ложью, и вином.
Слепой слуга безглазого,
Покорного пера.
Но это нынче сказано…
А где ж ты был вчера?
(1993 г.)

Бессонница

Я — поверженный
сын окаянного века.
Я другими лгунами
обманутый лгун.
Я с горшка поклонялся
Державному богу.
Я икону швырял
В пионерский костер.
И взрывал я церква.
И громил синагогу.
И крушил разудало
Мечеть и костел.
«Аз воздам…» надо мною
Возносится в небо.
Этот колокол — слышишь?
Звонит по тебе.
Ну, иди!..
Защищайся от божьего гнева
Кратким курсом
Истории ВКП(б).
Я молчу.
Я веду свою память упрямо
Мимо братьев погибших
И мимо сестер.
И дымятся ночами
Развалины храма,
И уснуть не дает
Чернокрылый костер…


***
Живут на свете вдовушки –
У них в кудрях головушки,
У них глаза бедовые,
У них уста медовые.

А есть на свете вдовы…
Они – белоголовы.

***

Мелеет любое море,
Проходит любое горе.

Проходит любое горе,
Пройдет и моя беда…
Когда обмелеет море
И высохнет в нем вода.



Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями