Антология саратовской поэзии. Глава 29

После того, как в Антологии появилось около тридцати авторов, стало резко увеличиваться количество пересечений и смысловых продолжений в любой новой публикации. Вот, посмотрите, сколько их в сегодняшней главе о Ларисе Грекаловой. С одной стороны, я, как и обещал, весной продолжаю женскую линию – и подборка Ларисы появляется за стихами Марины Бирюковой, Натальи Шиндиной и Светланы Фёдоровой. С другой - Грекалова продолжает в Антологии список опубликованных участников нашумевшего в городе С. «Контрапункта»: Ханьжова, Рыженкова, Рогова, Сорокина...
«…Потом была замечательная акция в Доме ученых – вечер солидарности с находящейся в психоневрологическом диспансере Ларисой Грекаловой, ныне уже покойной. Абсолютно безумный вечер. Мы все поменяли роли, переоделись, читали, всячески корежась, стихи друг друга…» (Сергей Рыженков о «Контрапункте»). К сожалению, мой новый автор попадает в еще один перечень - ушедших до сорока лет неестественной смертью молодых людей. Но у русских поэтов, увы, часто так, и в саратовской Антологии список рано нас покинувших нас потихоньку растёт – Владимир Полетаев, Александр Машенцев, Александр Поляков, Стас Стэп.
И последнее. Мне все более очевидно, что хорошую глубокую Антологию можно делать только в содружестве большого количества заинтересованных лиц. Ларису Грекалову, я при жизни не знал. Материалов о ней в периодике и Интернете мало. Поэтому большая благодарность за помощь в подготовке этой главы Сергею Рыженкову, Олегу Рогову, Сергею Иванову и Алексею Голицыну. Но при этом, заметьте, до сих пор в Главе 29 нет полных дат жизни поэта – помогайте!

Антология саратовской поэзии. Глава 29
Лариса (Александровна) Грекалова (1956 – май 1993 г.г.)

Закончила заочное отделение филологического факультета СГУ (русский язык и литература), в 1979-1985 годах входила в группу «Окраинные поэты», потом в литассоциацию «Контрапункт» (с самого начала, то есть со «Схода» – с 16 ноября 1986 года). Со слов Олега Рогова, «была известна в саратовских литературных кругах как интересный и серьёзно работающий поэт. Стихи расходились в списках, она выступала на литературных вечерах, были «даже» публикации – в «Студенческом меридиане», «Волге» и местной газетной периодике». ( «С.м.» - №3, 1984 г. , «Собеседник» - №5, 1989г. , а позднее в альманахе «Последний экземпляр» №2 в 1994 г. – 9 стихотворений из книги «Провинциальное воскресенье», в журнале «Волга» № 5-6 в 1996 г. со вступительной заметкой О.Рогова «Стихи перед смертью», которую я здесь активно цитирую, и в «Волга» №413 в 2000 г.). Самиздатовская книга «Провинциальное воскресенье», составленная в 1989 году С.Рыженковым (как приложение к машинописному «Контрапункту» , 10 экз. – не смейтесь!), могла бы стать новым этапом для автора. К тому же в 1990 году в Москве в издательстве «Современник» двадцатитысячным тиражом вышел сборник «стихов русских поэтесс» - «Вечерний альбом» (447 стр.), куда вошло стихотворение Грекаловой «Многоэтажный. Многоквартирный». (От Саратова там оказались только три автора – кроме Ларисы, еще две «контрапунктовки» Наталья Проскурякова и Светлана Покровская).
В какой-то момент бездыханной советской эпохи у Ларисы все сломалось - почему? Мало что объясняет цитата из документальной повести Михаила Лапшина «Будни дурдома»: «…Существует зловещий синдром Кандинского-Клерамбо, при котором больной страдает слуховыми галлюцинациями, т.н. голосами. Эти голоса могут приказывать им совершить то или иное действие, управляют их поведением. У меня были знакомые, страдавшие этим заболеванием: Леночка Тарасова, Лариса Грекалова, Игорь Филлипенко… Они все наложили на себя руки…» (Лена Тарасова – еще один саратовский поэт и подруга Ларисы). Не для того, чтобы ответить на вопрос, а для появления в Антологии более выпуклого портрета автора, набросаю несколько штрихов из биографии Ларисы от С. Рыженкова: «имела цыганских предков» (на двух найденных фотках видно – красивая); «тяжелая атмосфера в семье: больная мать, подверженная приступам агрессии, воспитывала битьем»; «дважды была замужем; по паспорту - Хатагова (фамилия первого мужа)»; «люто ненавидела советскую власть за ложь и мещанство в основном, страшно заводилась, ругая»; «пыталась через знакомства в саратовском СП как-то продвинуться, но паровозов не писала, и ее задвигали, разумеется - вписалась как-то на слет околоСПшной поволжской молодежи, проходивший в Саратове, и получила по полной за камерность»; «немного играла на шестиструнке, немного сочиняла песни на собственные стихи, типа авторской песни, но мы ее не за это любили…»
Думаю, ее любили и за стихи, и за честность. Красивая, мятущаяся, молодая… В Антологии мы говорим в первую очередь о стихах, и их уровень у Грекаловой таков, что не хочется ничего выкидывать, – все они пронзительны, точны, а в последние годы одновременно искренни и чистЫ. Лучше всего опять же о них сказал Олег Рогов: «Стихи последних лет её жизни – стихи перед смертью, перед лицом небытия и безумия. В них присутствует опыт, который есть наверняка у каждого, - память смертная, субъективация внешнего, обращенность всего непосредственно к тебе, острое чувство необходимости пожертвовать собой для спасения мира. Эти, в общем-то, традиционные для поэзии темы живут в стихах Грекаловой в необычайно концентрированной форме, это ежедневное состояние пишущего, а не романтическая спекуляция, абстрактное теоретизирование и даже не что-то раз и навсегда понятное и крепко запомненное. Недуг очистил страданием и предельно обострил осознание и внутреннее переживание этих тем, и поправку на болезнь можно делать только в этом отношении. Прежде всего - это стихи, и их ценность не в том, что они написаны на грани гибели…» И поэтому проблема составления этой подборки в одном – что выбрать из найденного? И спасибо Ларисе за впервые пришедшую по ходу работы Антологии мысль: нам, ее землякам, необходимо задуматься, где и как хранить наследие наших поэтов. Мало кто, к примеру, знает, что Грекалова - автор сказочной повести в прозе для детей «Черный камень» (не опубликована).
Безусловно, уровень стихов Ларисы попадает под необходимость издания современного сборника - вы сами поймете это, когда прочитаете то, что я мучительно выбирал. И не могу не присоединиться к концовке все той же статьи Рогова – я просто лучше Олега не скажу, не сумею: «Поэзия всегда врачует, но не сразу, и часто не автора, а его стихи – снимая актуальность и высвечивая непроявленное, она еще раз доказывает, что её владения тоже обширны, и тем, кто останется ей верен, там всегда будет хорошо».

* * *
Облако высится и не меняется.
А ведь построено так, наживицу.
Отсвет кладет синева-именинница
На голубые глаза очевидца.

Только зависшее солнце спохватится,
Кинется к западу – время погаснуть…
Чей-то ребенок заплачет, закатится
И успокоится так же внезапно.

Критик надменный мой, будь еще каменней –
Я не позволю тебе усомниться.
Нет оправданья поэзии камерной!
Нет и не будет! Но солнце садится.

Происходило же с нами обычное,
С каждым единственно – жизнь (это мало?)…
Как мы варили варенье клубничное,
То ли глаза, то ли горло щипало.

Как мы глядели на тонкие сумерки,
Туфли носили, которые жали.
Только подумайте – вот мы и умерли,
А ведь вчера еще…

Снег этот первый, и тающий, тающий…
Напоминает какая-то книга…
Перебирается в пальцах летающих,
Розовый таз заполняет клубника…

Из книги стихотворений «Провинциальное воскресенье»


***

Крошечный магазинчик на улице Шелковичной…
Там продавали нитки, пуговицы, заколки.
Всегда там был запах мыла, цветочный и земляничный,
И головокруженья – от запаха белого шелка.

***

Дом наш вымазан краской, завален холстами.
Пахнет лаком, олифой и маслом льняным….
Освещение чуть смягчено облаками.
За отцовским мольбертом мы вместе стоим.

Из книги стихотворений «Провинциальное воскресенье» (оба из цикла «Дикие лебеди»)



Дорога к морю

Одна дорога. Вдоль нее дворы.
Но сколько еще будет длиться лето
И скатываться к берегу с горы,
Слепить легчайшей сетью тьмы и света.

Почти что бесконечен каждый сад
За высотой прозрачного забора,
И свесившийся темный виноград
На улице подстерегает вора.

Обрызган камень лестницы водой.
Густеет день в просвеченных пространствах.
Преобладает темно-золотой
В тонах июля на абхазских станциях,

Покатый двор, скамья, садовый кран.
Калитка сверху схвачена каймою
Ползучей розы, радости окраин…
Ах, как бы здесь скучалось мне зимою!

Из книги стихотворений «Провинциальное воскресенье


Отпускные игры
При свете неживом, под фонарём
Играли дети, асы бадминтона.
Волан летал и за чертой газона
Спокойно падал. В воздухе пустом
Завязла мошка. Гулкими шарами
Стучали в биллиардной. Нервный вальс
На танцплощадке тщился счастье масс
Сыграть под мертвенными фонарями.
Сквозь сумеречных звуков глухоту
Цвели обрывки пыльных ароматов –
Асфальта, роз, тоски пансионатов.
Волан летал и падал за черту.

Волга. 2000. №413


* * *
Мама мне говорила, что я кукла немецкая.
С виду я на людей абсолютно похожа.
Но во мне до сих пор та уверенность детская,
Что я куплена в “Лейпциге”.

И играют со мной, и болтают мне всякие глупости,
Угощают вином и потом пристают с поцелуями,
И иголками в сердце с улыбкою колют мне,
Ах, не больно, не больно – оно целлулоидное.

Только у психиатров халаты крахмально-хрустящие,
И сверкают глаза их с безумной отрадою.
Ах, не трогайте, что вы, я не настоящая!
Никаких я стихов не писала... отдайте тетрадь мою!

30 января 1990
Волга. 2000. №413



Пение за столом

Заботились друзья о певчей гостье –
Сейчас же чай (индийский) заварили
И ждали, что проснется в робком горле
Счастливый звук, и фруктами кормили.

Мне страшен до сих пор обычай пенья,
Когда, кидая елочному шару
Затрепетавший лепет отраженья,
Холодную мне подают гитару.

Едва с мороза, в комнате раздетый
кусочек дерева ложится в руки…
На самом деле – я в руках у этой
вибрирующей шестиструнной муки.

Тепло в руках певицы подневольной
в который раз от ужаса вниманья
и голоса слепого своего
с его кошмарным чудом попаданья.

Из книги стихотворений «Провинциальное воскресенье»




* * *
Сыграли свадьбу. Минуло полгода.
Поспели вишни в саду у дяди Вани.
Принц на охоте. Хороша погода.
И я сижу за вечным вышиваньем.
Или за книгой. Мой наряд изношен,
Хотя полно нарядов. Я устала.
И золотая пыль на босоножках
Сияет, как на туфельках хрустальных.
Ах, крёстная, и палочкой волшебной
Не сотворить обманчивого счастья.
Скажи, любимый, есть ещё надежда?
И если так, я больше не отчаюсь.
Волга. 2000. №413



Белый налив

Я жду веянья цвета, дыхания яблок –
Вместе с первой завязью белых наливов
Кровь моя застывает в разбившихся каплях
И отрава сочится сквозь святость молитвы.

Лишь едва похоронено мая цветенье
И плоды наливаются тающим медом,
Завязь темной болезни и тьмы беспредельной
Сердце станет разламывать черным восходом.

Если тьме не позволю я в мозг мой вонзиться,
Не созреют и белые эти наливы
И над сердцем изнывшим Господь не склонится,
Как над яблоком сладким, упавшим, червивым.

1991
Волга. 1996. №5-6



***

Так на асфальте одичало сер
Холодный дождь, рассыпавшийся даром.
А я смотрела на промокший сквер,
Где женщина гуляла с сенбернаром.

А день был дик, совсем не приручен,
Шарахался от ласкового взгляда.
За цепью следствий влекся ряд причин,
И это все пропитывала влага.

Апрель увлекся новою листвой.
Дождь кончился. Настало время снега.
И на тоске замешанный раствор
Безумными слезами падал с неба.

1991
Волга. 1996. №5-6



* * *
Наша вечная глушь неродная,
Где по белому снегу бегают ловкие кошки,
И впивается скрежет трамвая
В тонкий слой впечатлительной кожи.

Окрещенная в твердых алмазах
Глушь зимы византийской
Зачарована нежностью гласных
И бытом садистским.

С наркотическим блеском глаза фонарей золотые,
Холодным и быстрым.
Освещенные улицы смотрят прохожим в затылки
И бредят убийством.

1990
Волга. 1996. №5-6



* * *
О боже мой, как это скучно,
Какая пошлость – в зиму, в лето
Искать упрямо хлеб насущный,
Лекарство, мыло, сигареты.

Но нам в безмерном униженьи
Свой остаётся гордый выбор –
Забыть про пищу и куренье
И тихо умереть от гриппа.

Да голубым небесным краскам
Сиять в восторженности липкой
И будто жить в Раю дурацком
С блаженной кроткою улыбкой.

28 января 1990
Волга. 2000. №413


Это

Она давно меня тянет –
Холодная, словно ужас,
Бесконечная, как расстоянье,
Бледная, как преломленье в стакане
И стук жемчужин.
Она давно меня манит,
Как усыпляющий шёлк подушек.
Она обещает, что станет
Мне верной подружкой.
Она говорит, что знает,
Как убирают волосы,
Чтоб поезда в весенние таянья
Летели с откосов,
И знает, каких литаний
В вине дрожат отголоски.
И говорит, что святая.
Это вода.
Гвоздь в ладони и пепел в розе.

28 мая 1992
Волга. 2000. №413


* * *
Есть цвета – топоров железней,
Больше всех ненавижу жёлтый!
Так оттягивает в болезни
Влажный узел волос тяжёлых

На подушку голову. Утро
По карнизу шло, по карнизу
Невесомой радостью утлой,
Оступавшейся за границу.

У взглядов и у болезней
Какие краешки лезвий!

И нет ничего бесполезней
Садов и вещей железных.

Тоска моя плачет в голос.
В три цвета впечатан город –

В чёрный, красный и белый.
Сладки у воды колыбельные.

Но всё же петля нежнее –
Как нежно обнимет шею!

И бритва так совершенна –
Фарфорово вспыхнет вена

На голубом запястье.
Не отвести несчастья.

И листья уносит в реки
Навеки, любовь, навеки.

Волга. 2000. №413


***

Меж чудных роз в жемчужинах дождя,
между киосков, лип и перекрестков,
меж чудных радостей, и толп, и отголосков
я шла, несчастье вброд переходя.

Толкался люд с прозрачностью зениц,
шагая сквозь моей души небесность.
Торгаш у рынка продал мне на бедность
за четвертную лучшую из книг.

Цыганка прицепилась на углу
и, мстя за отрешенность недоверья,
как черный ворон в выветренных перьях,
кричала вслед, что скоро я умру.

А я несла священный амулет
на тонкой-тонкой ниточке надежды –
Любовь и Свет, за все меня утешьте,
за тьмы, за бездны тьмы – Любовь и Свет.

Из сборника «Контрапункт, стихи 1986-1991» под редакцией В.Семенюка (Саратов, 2006 г., 300 экз.)


* * *
Как бездарную жизнь на девятый этаж,
Где балконную дверь судьба отворила,
На уютную лоджию в белых цветах
Заманить, затащить и столкнуть за перила.

О какое безумье, Господь, этот грех
Перед миром твоим, полным звезд и мерцанья,
Этой роскоши солнца и нежности рек,
Утопающим в пышном цвету прозябанья.

Все удачи за нами бегут по пятам,
Нас преследуют радости полным мерилом,
Даже слава капканы расставила нам,
Только б нас не тянуло к балконным перилам…

С этих лоджий не смотрят отчаянно вниз,
Там разводят цветы – велика Твоя милость.
Я лишь чуть подтолкну мою Глупую жизнь.
О, не гневайся, Боже, – она оступилась.

1990
Волга. 1996. №5-6


Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями