Илья Фаликов. «Борис Рыжий»
Молодая гвардия. Серия ЖЗЛ, 2015
Вот один из устойчивых мифов о настоящем поэте. Он рождается вдали от столиц, приходит оттуда, полный народной энергии и природного таланта, поражает дарованием столичных мэтров, ищет и терзается, предельно переживает свою судьбу и, наконец, трагически гибнет молодым, после чего и начинается его настоящая посмертная слава. Можно считать этот миф искусственным или устаревшим, но поэт Борис Рыжий честно сыграл эту роль от начала и до конца, не дожив до 27 лет (1974-2001).
Челябинск, а затем советский Свердловск. В школе Борис был чемпионом города по боксу, случались стычки с местными гопниками, потом пошел учиться на геодезиста. В 1990-х на своем балконе золотым маркером он выводил прямо на кирпичах свои новые стихи.
Сибирь как пространство русского экстрима. Это навсегда определит его стиль: поэзия теплотрасс, района «Вторчермет», вчерашних и завтрашних зеков на сибирских заводах. Русская провинция 1990-х как жёсткий фон для поколения последних пионеров. Скудный и опасный пейзаж как метафора вселенной, в которой человеку неуютно на суровом ветру. Холодный восток. Сам себя Рыжий называл «трансазиатским поэтом».
После первых публикаций его поддержат такие разные поэты, как Евтушенко, Гандлевский, Рейн и Кушнер. Илья Фаликов — литератор, также поучаствовавший в судьбе Рыжего, особенно подробно останавливается именно на литературных фактах и связях 1990-х. Автора биографии волнуют пересечения с нынешними и прошлыми поэтами, место отдельной строки на литературной карте и в поэтическом календаре.
Грубая, но вдохновляющая жизнь и хрупко-хрустальное сердце поэта, готовое разлететься вдребезги в любой момент. Лирическое опьянение стихотворца рифмуется с алкогольным опьянением и примиряет с миром.
Конфликтный, несговорчивый, с лихим безудержным норовом, Рыжий проходит по страницам до последнего дня, когда в состоянии глубокой и долгой депрессии он решит, что не будет дальше жить и воспользуется поясом от кимоно.
Майкл Соркин. «Двадцать минут на Манхэттене»
Ad Marginem Press, 2015
Сколько калорий вы сжигаете, поднимаясь по лестнице? А спускаясь? Что связывает между собой пляж, церковь, библиотеку и концертный зал? Кто и зачем ещё в античности придумал строить улицы сеткой? Почему выбеленная архитектура конструктивистов наследует давним средиземноморским традициям? Где проходит граница допустимого в общественном пространстве: граффити? уличные музыканты? театральные перформансы?
Американский урбанист превратил свой путь от дома до мастерской в увлекательную книгу о судьбе города. Вслед за Джейн Джекобс («Смерть и жизнь больших американских городов»), с её культом пеших прогулок и небольших кварталов, Соркин видит город как место для разнообразия и демократии. Город как результат вечной борьбы частного и общественного интереса. Городское пространство как напряжение между нашей социальной историей и художественным вкусом. Изменчивая логика истории меняет облик лестниц, подъездов и внутренних дворов, но всегда остается неукротимое желание врачевать и улучшать — как главный двигатель урбанистических перемен и вообще социальной эволюции. Городская среда — это уравнение, отношения между членами которого постоянно меняются, но в основе американского городского проекта лежит желание «привести различия к выносимой норме».
Какова философия подсветки зданий и рекламной иллюминации? Что такое «дома-вагоны» и «дома-гантели»? Как менялись юридические требования к застройщикам? В чем связь между неграмотной застройкой и городскими бунтами, эпидемиями и пожарами?
Городское планирование и зонирование, экологические требования к городским стокам, история вывоза мусора и секреты соседской взаимопомощи. Читая Соркина, легко почувствовать, что такое радость архитектурного мышления.
Увлекательности добавляет, что многие проблемы объясняются на примерах из собственной жизни: попал в больницу, поссорился с соседом, заменил окна в квартире…
Александр Эткинд. «Содом и Психея»
ArsisBooks, 2015
Интеллектуальный хит двадцатилетней давности переиздан в новой авторской версии.
В этой книге уже есть все темы будущих исследований Эткинда — секты как особые лаборатории, опыт которых транслируется далеко за их пределы в литературную, художественную и социальную жизнь. Популярный психоанализ как способ раскрывать интриги из жизни литературных знаменитостей. Сложности перехода европейских идей в русскую действительность. Поколенческие изменения в описании базовых и простейших вещей — любви, смерти, желания, страха и мечты.
Любой текст, даже самый отвлеченный и теоретический,— это всегда кодированное желание, и Эткинд задается вопросами: что за тексты управляют поступками революционера, сектанта или поэта? В чем антибуржуазность садизма и мазохизма? Как в России был прочитан Захер-Мазох с его падающими звездами, обращенными в женщин-вампиров? Откуда взялись первые прожекты соединения сектантской энергии хлыстовских общин и народного просвещения в эпоху Александра I?
Властители дум Серебряного века готовят грядущий революционный взрыв и полное переворачивание всей обыденной жизни. Русский модерн выглядит как сцена грандиозной трагической оперы, освещенная прожектором психоанализа. На эту сцену выходят Мандельштам, Мережковский, Бердяев, Клюев и другие. Блок, который ассоциировал себя и Россию со Сфинксом, а не с Эдипом. Пришвин с его загадочным культом природы. Розанов, придумавший «людей лунного света». Хлыстовская рифма между Клюевым и Распутиным. Теургия Андрея Белого и новая, уже послереволюционная педагогика Выготского. Сублимация и проекции «нежелательных желаний» как ключи к ранним романам Набокова. И, наконец, Лев Троцкий с его обреченной мечтой полной и окончательной рационализации человека.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги: