Когда Господь сотворил станицу Суводскую, у него явно было хорошее настроение. Такого количества природных чудес нет больше нигде на Средней Волге, разве только в Хвалынске. Но если наш Хвалынск написан пастелью, то Суводская — размашистыми мазками. В том числе и главная достопримечательность — Александровский грабен — гора над Волгой и озеро под ней, ровесники Байкала. Как пишут в справочниках, земная кора начала проваливаться здесь 30 миллионов лет назад, а остановилась буквально вчера, образовав «единственное в Поволжье геологическое обнажение, разрывное нарушение с выходами неогеновых и палеогеновых пород, имеющее особую научную ценность». Собственно, ради этого грабена геологи едут сюда со всей страны, и экспедиция СГТУ — не исключение.
Станица, особенно в сравнении с близлежащими деревнями, выглядит благополучной, а местами зажиточной, с излишествами. К примеру, древнее озеро станичники умудрились извести уже в наше, постсоветское, время. То ли в огороды всю воду выкачали, то ли само испарилось, председатель отвечает уклончиво. Однако дно его теперь заросло кудрявыми цветами небесных оттенков, а рядом выкопали новый пруд, что само по себе выглядит подвигом, ибо зачем сооружать искусственный водоем на берегу Волги?
Как бы то ни было, сочетание белой породы, из которой сложена гора, зеленых рощ, фиолетовых цветов в желтой степи и Волги от горизонта до горизонта создает ощущение умышленности. Чем-то приглянулось Творцу это место и очень жаль, что оно находится в административных границах Волгоградской области, и автобусы из Саратова сюда не ходят.
Казачья станица Александровская Царицынского уезда была основана в 1783 году, и через 80 лет в ней проживали 900 женщин и столько же мужчин, из которых 775 были казаками 3-го полка Астраханского казачьего войска. Заняты они были преимущественно изучением военного дела, что не мешало одновременно пахать, пасти скот и обрастать хуторами. А после революции станица, названная в честь Александра II, предсказуемо сменила имя. Казаки всё называли по-своему: залив — бараком, заводь — суводью, и военная база, исправно поставлявшая своих сыновей для нужд обороны, стала Суводской, а оставшееся население занялось исключительно хлебопашеством. Впрочем, не все: у большевиков с казаками изначально не складывались отношения. Часть суводских эмигрировали, доверчивых кулаков сослали в Казахстан, но у кого-то властям всё же удавалось изымать то скот, то хлеб, то рыбу.
От начальных лет станица унаследовала относительно прямые, проложенные по плану улицы, да несколько десятков домов красного и белого кирпича. Еще школу, бывшее «Высшее начальное (именно так!) казачье училище». Под горой, над волжским обрывом, теперь сложены столетние бревна от церкви, которую перевезли сюда целиком из брошенной деревни. Здешнюю каменную разобрали еще до войны.
— Если кто на левом берегу Волги заблудится, то шли на звук колокола нашей церкви. Потом церковь разрушили, колокол какой-то мужик увёз. В девяностые годы хотели восстановить, но потом всё заглохло. Может, деревня маленькая и поэтому не хотят?
Нам повезло, и первая же станичница оказалась дотошным краеведом. Валентина Алексеевна Васильева живет в Суводской с 1935 года, и в плане источника информации оказалась гораздо ценнее Википедии.
— Дед мой казак, а отец — работяга. Работал, да и всё! Мама всю жизнь в колхозе: и свинаркой, и дояркой. А дед — казак был настоящий, бабку держал в ежовых рукавицах. Притом рыбак и солил селедку прямо в доме. А там мухи! Бабка говорит: давай в сарай, а дед уперся, так и стояли бочки в комнатах.
В станицу мы пришли сверху по Волге и в окрестностях не заметили ни одной лодки.
— Настоящих рыбаков у нас нет, сейчас только удочкой рыбу ловят. Один рыбак есть, сетки ставит и без конца штраф платит. И пьет,— объясняет баба Валя.
— Мама говорила, что раньше работали только летом, сена много было. А зимой в карты играли, семечки грызли. Пришло время — раскулачивать стали даже тех, у кого два бычка. А потом, при Хрущеве, коров приравняли к козам, и можно было держать только что-то одно. Мы коз держали. Скот раньше пасли за Волгой. Весной телят туда переправят и выкармливают. Небольшие лодки называли дощаниками. А зимой гонят обратно по льду. Волга тогда неширокая была. А потом инженер пришел и говорит матери: подпишите, ваш дом остается. А остальные, которые ближе к Волге, все снесли или перенесли. Кто-то плакал, не хотел,— продолжает Васильева.
Спрашиваю о памятнике четверым жителям станицы, замученным в 1919 году.
— Мама рассказывала про одну из них. Метешинская была учительница, жили они в конце нашей улицы, у оврага. Дом у них высокий был. А тут без конца приезжали то белые, то красные. Мужа ее белые забрали, а ее повесили прямо на перекладине у крыльца школы. Помню, на ней были кольца для подтягивания, когда я училась. Повесили и не разрешали двое суток сымать. А детей у них не было,— спокойно подытоживает наша собеседница. Председатель солидно добавляет, что здание школы обложили кирпичом, а страшная перекладина осталась.
— В войну нас ни разу не бомбили,— Валентина Алексеевна рассказывает уже то, что видела своими глазами.— А Волгу без конца бомбили. Баржу с топливом разбили прямо здесь. Берег до весны жирный был. Мама нас хватала, четырех детей, несла в окоп на задах. Он был камышом накрытый, от чего он спасал? А на этом бугре, если вы подыметесь, будут ямы. Это окопы зенитчиц. Четыре женщины у нас жили с разных областей. Старшая, высокая — с Тамбова. Холода начались, и они вырубили все кресты на кладбище.
В рассказах Васильевой одно горе тянет за собой другое:
— Крестная говорила: самолет низко летает, я упала в тыквы и лежу там, спасаюсь вроде бы. И наш один самолет подбили, где балка кончается. Летчика похоронили, школьников водили туда. А потом берег обрушился, и могилы нет больше.
Прибрежная станица, окруженная пахотными землями, во время войны страшно голодала.
— Матери муку в бригаде давали. Мы сидим мал мала меньше у ворот, ждем её. Она приезжает с поля поздно, а прямо посреди двора стоял чугунный таган на трех ножках. Мать кипятит воду и из этой муки что-то месит, «затёрка» называлось. Отец погиб под Харьковом, служил в разведроте. Извещение нам пришло, что он пропал без вести.
Но и после войны казаки жили невероятно бедно.
— Я в 1956 году стала работать агрономом, и тогда колхозникам стали давать деньги. А до этого — только трудодни. Мама так и работала, пока мы не выучились. Потом вышла на пенсию, только пенсию ей не платили. Назначили под конец жизни — 28 рублей. Она рада!..
Однако с жильем семье Васильевых повезло.
— Дом отец купил у какой-то секты. Здесь жили казаки нескольких вероисповеданий. Это был молельный дом молокан. Нашим христианам в пост молоко нельзя пить, а им можно,— объясняет теологическую разницу Валентина Алексеевна и переходит к главному событию своей жизни.
— Моя свадьба в 1958 году по-старинному проходила. Перед тем как сватать, прислали женщину, племянницу моей будущей свекрови. Она нас предупредила, и мама заранее всё приготовила: белье, подушки, скатерти. Чтобы «катать постель». Это когда родственники жениха приходят, забирают всё добро и трясут его по деревне до самого вечера. У меня только матрас и перина остались в доме, остальное всё унесли показывать людям! Одеяла теплые и легкие, покрывала, подзольники мотали-мотали и побросали у жениха посреди зала. А прежде чем «катать постель», они днем пришли сватать.
Мама пригласила своих подруг, всех бабушков, и они пели песни, которые в старину пели. Сваты уже у ворот стоят, но ворота еще не открывают, потому что бабушки поют. А за сватами следили наши родственники, чтобы никто из чужих белье куда-нибудь не «закатил». Баянист играет, со всех улиц сбегают люди, поют частушки. Это было в пятницу, а в субботу утром пошли в сельский совет зарегистрировались. Туда мы ходили не нарядные, регистрация по боку была. У меня платье было крепдешиновое, салатное, и такую же рубашку жениху сшили. Потом дома меня переодели в фату и повели к жениху, где столы. Целый день у жениха гуляли во дворе. У этих Васильевых родни тут было полно!
Второй день у нас гуляли, в воскресенье. А в понедельник — опять к жениху на блины. Но в рабочий день смогли прийти только женщины. Арбузного меду наварили и макали в него блины. Три дня табунились! Закон был — три дня!
Колхоз купил мне диван мягкий, но крепкий. Я его только в прошлом году вынесла, продавленный уже был.
А жених был наш, сельский. Я тут агрономом работала, а он приехал с Волгограда к нам водителем. Я поздно вышла замуж, в 23 года. В октябре, когда уборка закончилась. Свекровь у Алексея Ивановича серьезная была. До смерти серьезная и жестокая. А хоронить пришлось мне!
В жизни бабы Вали жизнь и смерть не следуют друг за другом, они неразделимы. Как, впрочем, и у нас, только рассуждать на вечные темы сейчас почему-то не принято. Казаков-станичников и советская власть перековать не смогла.
— Пасху праздновать разрешалось, потому что старух много было без дедов. В 1960-е уже церкви не было, но мы наряжались, и по улицам было шествие. Шли гурьбой с детьми по всем кладбищам и пели молитвы. Обязательно голосили каждый над своей могилкой. Рождество запрещалось, но с четырех до семи утра дети ходили по дворам, чтобы не видно было. Такую сознательность им бабушки прививали. На церковные праздники у всех по очереди собирались, в зал набивались бабушки, дети тихо сидели, потом пирогами обменивались. А назавтра в школе боялись, как бы классный руководитель Анна Пантелеевна их не поругала.
Поразительно, но эта Анна Пантелеевна оказалась жива и даже приняла нас на следующий день. Но беседа не клеилась, это был монолог, каждую фразу которого учительница повторяла дважды. Номера казачьих полков и площадь вспаханной зяби утомляли. Ничего личного, какой-то конспект для кружка юных историков. Вдруг слышим: «Мы с мужем были коммунисты, рано поженились. Но он так верил в советскую власть, что от перестройки сошел с ума и умер».
Надо же, и у атеистов бывают неразрешимые проблемы. Так сказать, обстоятельства непреодолимой силы в виде отмены идеалов. То ли дело наша добрая баба Валя, которая, вероятно, и не задумывалась, верующая она или нет.
— Бабушка рассказывала, бывало и так: идут, мотают постель, а по другой улице — похороны. Деревня-то большая была. Покойников бабушки сами отпевали. Однажды умерла у нас молодая сноха, а батюшку не дождались. И пригласили меня: читай, Валь! Дали мне канон читать, который касается только усопших. Сначала меня поправляли, ведь не выговоришь эти слова и ударения неправильные! А когда узнали, что я у Людмилы читала, стали меня ко всем приглашать. Так я научилась читать без ошибок. Стою около усопшего, читаю, а потом у меня давление поднимается. Поэтому дети мне запретили ходить, да и батюшку теперь привозят с соседнего Балыклея.
Дом, в котором она родилась, и кладбище, на котором ее похоронят, для Валентины Васильевой неделимый мир, который был всегда и вдруг стал разрушаться пришлой силой.
— Могилы у нас обязательно с подкопом рыли, надежно. А лет десять назад началось! Я однажды через кладбище овец гоню и смотрю: могила раскопана! Пошли искатели и, видимо, в могиле прозвенело что-то. И лежат кости ужасной длины. Гробов нету в могиле, а по углам — черепа. А это могилы в четыре яруса, клан Тюленёвых.
Я так и не понял, какой уклад Валентина Алексеевна считала правильным: услышанный от предков, в котором жила сама, или тот, что заставил испариться суводское озеро, ровесника Байкала.
— Раньше порядок был. Однажды наш тракторист после ремонта испытывал повороты и около балки всю траву смял. Так приехал секретарь райкома! Мы стояли перед ним на цырлах, и он заставил нас с бригадиром выровнять всё лопатами, чтобы такого безобразия не было. Раньше грунт снимать нельзя было, а сейчас свалки кругом!
Все механизаторы местные вымерли, условия были адские: пыль и жара. Подойдешь к нему летом, а у него зубы забиты черной пылью и вода только горячая. Ведь были гусеничные тракторы, а сейчас с кондиционерами не хотят работать. Красиво, конечно, зелень кругом, поля заросшие. Повезли меня дети цветы смотреть лазоревые. Привезли меня в поля, я легла в эти тюльпаны, разве так можно? У нас раньше одной пашни восемь с половиной тысяч гектар было! Может, найдутся люди, которые будут их распахивать?
Откуда прилетели к ней эти пахотные гектары? От учительницы-коммунистки? Или нет между ними никакой разницы, и каждая из них пережила личную катастрофу? Просто одна думает, что птички поют, потому что солнце всходит, а другая — потому что из птичек воздух выходит? Или нет для этих людей никаких трагедий, и казакам на роду написано умирать, что на коне, что на тракторе?
Картинка сложилась позже, когда корабли экспедиции уже отчалили из станицы вниз по Волге.
Перед отъездом нас пригласили в школу, на крыльце которой когда-то повесили учительницу-комсомолку. Недавно председатель открыл в школе музей, и на стенде «Легендарные жители станицы Суводской» теперь висят фотокарточки усатых казаков с длинными шашками, красивыми и дородными женами. Странно, думаю, станичные школьники вроде бы должны чтить память родственников, чьи портреты они ежедневно видят на переменах. Тогда откуда на кладбище столько порушенных памятников, не всё же дело рук вандалов с металлоискателями? Разбита и втоптана в землю даже мраморная табличка с именами казненных сторонников советской власти.
Рядом со школой стоит дом старой постройки, только что брошенный жильцами, письма и семейные снимки разбросаны по двору. С фотографий смотрят те же, что и в музее, казаки в заломленных фуражках, фронтовики Великой Отечественной с орденами на пиджаках. Дожди еще не смыли чернила с тетрадного листа, на котором неожиданно прочитались стихотворные строчки.
И тут всё сошлось.
На музейном стенде самый выразительный портрет — казачки Марии Козловцевой-Васильевой. Убитый белыми комсомолец под разбитой мраморной плитой — казак Николай Козловцев. Казачка Валентина Алексеевна, рассказавшая нам устную историю станицы, по фамилии — Васильева. Листок из разоренного дома оказался подписан: то ли Козловцев, то ли Козловцева.
А элегия была такая:
как новый гробик
дених наберут
дарагой магилы
даром атпают.
набелых палотнах
набратских руках
в грабу самадельным
атнесут мой прах.
два три чиловека
загробом идут
паследнюю почесть
ане атдают.
низвона ни пенья
нислов дорогих
больши неуслышу
атблиских своих.
дамагилы темный
вечнаго жилья
где мой прах халодный
приютит зимля.
гроб тиха спустили
в сырую магилу
тяжолыя глыбы
навеки закрыли
спи наш дарагой
зарытай зимлей
больше неувидит
уже жизни той
аставляю вас
весь земной припас
больше невернуся
не увижу вас.
Гагаринский плавучий университет — проект Саратовского государственного технического университета. Ежегодные комплексные научно-просветительские экспедиции проходят с 2015 года. В их состав входят известные российские и зарубежные ученые, студенты, школьники, журналисты и художники. Исследователи изучают множество уникальных экосистем, геоэкологических и исторических объектов. Минувшим летом научная флотилия совершила переход от Саратова до Каспийского моря, маршрут экспедиции пролегал и по воде, и по суше.
_________
Реклама
Мы должны чтить память ушедших близких и родных людей. Мы обязаны следить за могилой, установить памятник. Предлагаем вам стандартный гранитный памятник высокого качества по доступной стоимости. Такой памятник непременно украсит могилу.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
