Использование уголовного права в политической борьбе и соперничестве элит… Как давно это началось? То, что во Франции подобная практика имела место еще в начале ХIХ века, нам хорошо известно из романа «Граф Монте-Кристо». Однако молодого Эдмона Дантеса, которому еще предстояло стать графом Монте-Кристо после многолетней отсидки, бросили в темницу по навету вообще без всякого рассмотрения его дела в суде.
А когда же «заказные» или, выражаясь более корректно, политически ангажированные уголовные дела появились у нас, в России? И конкретно в Саратовской губернии? Здесь ответ однозначен — также ХIХ век. Наиболее громким и известным «заказным» делом в России ХIХ века считается дело Николая Гавриловича Чернышевского (1863-1864 гг.). Но он был известным либеральным публицистом, любимцем российской молодежи, за что и пострадал.
Тем не менее, и в Саратове, который Грибоедов заклеймил как «деревню» и «глушь», судебные следователи и прокуроры не отставали от новомодных столичных трендов. Политический конфликт между представителями «властной вертикали» и лидерами нарождающегося местного самоуправления случился именно в эпоху Александра II. Оказывается, в нашей Саратовской губернии за 140 лет до уголовных дел в отношении главы Энгельсского района Михаила Лысенко и руководителя администрации Саратова Алексея Прокопенко, царские силовики состряпали уголовное дело против бывшего городского головы Вольска, 1-й гильдии купеческого сына Федора Григорьевича Фомина. Примечательно, что прокуратура изначально не предъявила главе местного самоуправления никаких обвинений в казнокрадстве или ином должностном преступлении. Городской голова Фомин обвинялся в банальнейшей уголовщине на бытовой почве — нанесении потерпевшей тяжких и опасных для жизни и здоровья побоев. Кроме побоев Фомина также обвиняли в жестоких истязаниях мещанки Кутеповой, ставшей на процессе главной потерпевшей, хотя и со статусом свидетеля: по-видимому, уголовно-процессуальный закон царской России такого понятия, как «потерпевший», еще не знал.
Второй состав преступления, вмененный в вину вольскому градоначальнику, — нанесение оскорбления и рукоприкладство в отношении полицейского чина Леонида Розберга при исполнении последним своих служебных обязанностей. 22 декабря 1873 года Саратовский окружной суд, с участием коллегии присяжных, рассматривал дело Федора Фомина и его кучера, вольского мещанина Федора Бычкова. Председательствовал на процессе член окружного суда барон Н.Ф. Розен, обвинял — товарищ прокурора А.Г. Гасман. Защищали подсудимых присяжные поверенные В.А. Скрипицын и Г.Г. Борщов. В результате подсудимые были оправданы присяжными по всем пунктам предъявленного обвинения. Следует отметить, что в декабре 1873 года «дело о Ф.Г. Фомине» слушалось в окружном суде вторично: первый оправдательный приговор был отменен кассационной инстанцией — правительствующим сенатом — по протесту, принесенному саратовской прокуратурой. Общественный резонанс этого дела в Саратове был таков, что «зал заседаний был полон публикой, имевшей вход по билетам».
Купец-правозащитник
Во второй трети ХIХ века род купцов Фоминых был известным и уважаемым в Вольске. Глава семейства Григорий Фомин вел хлебную торговлю и выбился в купцы первой гильдии. У него было два сына-близнеца — Федор и Василий. Но, как нередко водится, по характеру и темпераменту братья сильно отличались. Федор был очень волевой, деятельный — настоящий сгусток энергии. Василий же, наоборот, — мягкий, податливый, легко поддающийся чужой воле и влиянию. К тому же, уже к тридцати годам имел весьма пагубное пристрастие — пил запоем горькую.
К концу 60-х годов ХIХ века Федор во многом перехватил бразды правления в коммерческом деле своего стареющего отца и стал широко известен всему городу. Позже, давая показания в окружном суде, свидетель Мельников заявил, что общество любит Федора Григорьевича и «молитвенников много у него. Голодный год был, так по дешевой цене продавал хлеб бедным людям по пудикам. Если что надо для общества, поди только к нему, не откажет». А вот другие вольские купцы подобным альтруизмом не отличались и в голодные годы старались нажиться на народном несчастье.
Еще больше авторитет Федора Фомина возрос во время серьезного пожара, который случился в Вольске 6 июля 1867 года. Началось все с того, что загорелись дома купцов Кострицына и Кваскова. Дом Кваскова находился по соседству с домом Федора Фомина, во дворе у которого была специально оборудованная пожарная труба. Ее тут же подключили и использовали для тушения пожара. Дело оставалось за малым — обеспечить приспособление достаточным количеством воды. Городской голова Фомин срочно послал за водой одного из своих работников на телеге с бочкой. На обратном пути, буквально в воротах, она была задержана полицейским Леонидом Розбергом. Положение складывалось критическое. Тогда Федор Фомин подошел к полицейскому и, не мешкая, устранил «помеху» — оттолкнул Розберга, перехватил вожжи у работника и лично доставил воду к пожарной трубе. В результате пожар был локализован. Однако местные полицейские чины не простили купцу этого решительного поступка.
Как выяснилось впоследствии, по настоянию начальства, полицейский Розберг на следующий день расцарапал себе щеку (по глупости сделал это при свидетелях), после чего побежал освидетельствоваться у местного врача на предмет якобы полученных им легких побоев. И хотя уездный лекарь тут же выставил Розберга из своего кабинета, отсутствие медицинского заключения не остановило вольских силовиков. Так родилось первое уголовное дело в отношении Федора Фомина — «за нанесение легких побоев полицейскому служителю Леониду Розбергу при отправлении последним своих служебных обязанностей».
С этого момента между полицейскими и прокурорскими чиновниками Вольска и Федором Григорьевичем Фоминым, вскоре ставшим городским головой, начинается неприкрытая война. И в этой войне Фомин поначалу одерживал одну победу за другой, а его оппоненты из местных «силовиков» понесли ряд весьма ощутимых потерь. Благодаря многочисленным ходатайствам Фомина губернатор был вынужден уволить вольского полицмейстера Безобразова. Затем настала очередь распрощаться со своим креслом смотрителю вольской тюрьмы Потапову. Благодаря усилиям Фомина удалось выявить и доказать, что смотритель Потапов, организовав подпольную продажу водки арестантам, получает немалые барыши. За эту бизнес-самодеятельность Потапов был снят с должности и отдан под суд. Однако благодаря заступничеству предводителя вольского дворянства Столыпина не только не попал в острог, но и получил новую должность, причем в полиции, — стал помощником пристава.
Позднее на суде Фомин признавал: «Полиция тоже имела основания быть на меня недовольной: я не позволял обижать своих граждан. Прежде это у них заведено было: разные поборы да под арест сажали ни за что ни про что. Я, как вступил в головы, все это вывел и начальнику губернии князю Гагарину, князю Щербатову докладывал, и завелись порядки. Ходу не давал, не давал в обиду, ну и осерчали на меня. Вот это дело и пошло: чего тут ни делали? Срамили на весь город, лазили по крышам, отыскивали меня в трубах, да за пустые взыскания приходили описи делать, чтобы только посмеяться, скандал мне сделать. /… / А дел про меня было возбуждено 22 целых; всё полиция да интриги разные, и в чем меня ни обвиняли! Да все обвинения признаны неправильными, так вот под это дело уходили деньги и разорили совсем. Обвиняли меня, даже смешно сказать, в краже самовара». И это при том, что торговый дом Фоминых относился к первой гильдии, то есть располагал капиталами в сотни тысяч рублей.
Зная крутой и вспыльчивый характер Фомина, вольская полиция не раз пыталась уличить городского голову в рукоприкладстве. После неудачи с «делом Розберга» Федора Григорьевича обвинили, что он избил своего работника. От, казалось бы, неминуемого суда купца спасло только железное алиби, доказывающее, что в момент инцидента Фомин находился далеко от Вольска. Губернатору князю Щербатову, который лично пожелал вникнуть в суть обвинений против вольского градоначальника, был предъявлен билет, выписанный на имя Фомина в Астрахани в день инцидента. К билету были присовокуплены торговые телеграммы, отправленные из разных мест и также полученные Фоминым в Астрахани. Однако летом 1870 года усилия уездных полицейских и прокурорских чинов, стремившихся отправить за решетку несговорчивого городского голову, увенчались успехом: силовикам все же удалось состряпать уголовное дело в отношении Федора Фомина. В результате наш герой был взят под стражу и за три с половиной года несколько раз сидел в тюрьме. Все попытки стороны защиты освободить его на поруки или под большой денежный залог успеха не имели. Что же такого страшного произошло в Вольске в год рождения «вождя мирового пролетариата»?
Семейная драма со многими посторонними
Заседание окружного суда началось с чтения определения Саратовской судебной палаты (сегодня это называется «обвинительное заключение»), которое гласило:
«14 июня 1870 года до сведения помощника пристава Потапова дошло, что в здании Вольской военной прогимназии находится женщина, кем-то тяжко избитая. Прибыв на место, помощник пристава увидал в одном из коридоров здания лежащую на кровати больную женщину, которая на расспросы его объяснила: она — вольская мещанка Прасковья Всеволодовна Кутепова, жила прежде в няньках у вольского 1-й гильдии купеческого сына Василия Фомина, от которого отошла очень недавно. За несколько часов перед этим была она с бывшим хозяином Василием Фоминым за городом, в лесу, где к ним подъехал брат Василия Фомина, вольский городской голова, 1-й гильдии купеческий сын Федор Григорьев Фомин, и со своими кучерами нанес ей тяжкие побои. О чем и был тогда же помощником пристава составлен акт…».
Чтобы разобраться в подоплеке дела, сфабрикованного против Федора Фомина, необходимо оценить обстановку в семье его брата. Как уже было сказано, Василий Фомин был хлебосольным и гостеприимным хозяином, но довольно слабохарактерным человеком, тяготевшим к выпивке. Из-за этой слабости дом Василия Фомина стал местом постоянных попоек и гульбищ для титулованных бездельников и падких на халяву представителей вольской «золотой молодежи». Верховодил в этих веселых компаниях местный предводитель дворянства Столыпин. Если гости заставали дома хозяина, напаивали его допьяна, а затем развлекались с хозяйкой, благо, та не отказывала в любезности. Потом те же гости стали захаживать в дом Василия Фомина, когда хозяина не было дома: общество хозяйки их вполне устраивало. Через некоторое время по Вольску поползли нелестные для чести семьи слухи, вследствие чего Федор Фомин счел необходимым лично вмешаться в развитие событий и на этой почве нажил себе врага в лице уездного предводителя дворянства. Позже в своих показаниях на суде он так рассказывал об этом:
«Г. Столыпин бывал сам в доме у моего брата, брат все пьян да на хутор уедет. А они там, люди молодые, и соберутся от нечего делать, а отцу это не нравилось. И брата-то споят, да и для дому нехорошо. И велел мой отец сказать это им, что нехорошо без мужа заходить в гости в его дом: «Людям холостым нехорошо, говорит, ходить к мужней жене, когда мужа дома нет». Я, как следовало, и внушил им это. С тех пор промеж нас и пошли неприятности, прямо эдакие семейные».
Сам же Василий Фомин, по-видимому, не очень переживал из-за гостей своей супруги. Три года в его доме «в няньках» жила молодая (35 лет от роду) вдова Прасковья Кутепова. С ней у хозяина установились тесные отношения, которые не удавалось скрыть от других членов семьи. Однако за неделю до инцидента нянька Кутепова была неожиданно уволена хозяйкой дома.
Но Василий Фомин оказался так привязан к этой даме, что долго без нее не выдержал. На суде Кутепова показала, что в тот день, когда она была жестоко избита, Василий Фомин дважды присылал к ней своего кучера Егора Павлова, уговаривая прийти к нему на свидание. Повод для встречи и последующих переговоров был выбран довольно безобидный: якобы бывший хозяин пожелал вернуть на службу свою прежнюю «няньку». Вот что рассказала свидетельница Кутепова в суде:
«Была я дома. Посылает за мной Василий Григорьевич Фомин кучера Егора Павлова. Присылает, значит, раз; зовет к себе переговорить. Затем опять прислал на лошади, чтобы пришла наниматься снова в няньки; я сказала, что приду, и вышла. Прошла немного. А они едут; взяли, посадили меня и увезли в рощу. Прошло эдак с полчаса, сели мы все втроем, вдруг из-за кустов вышел Федор Григорьевич, да, не говоря ни слова, прямо ко мне и хлестнул меня. А с ним и Бычков Федор стал меня кулаками и пинками… Повалили наземь и били — немилосердно били, всю избили, а Василий Григорьевич и говорит: «За что ее бьете? Ты её, говорит, брат, не бей, она не виновата, я виноват». После этих слов Федор Григорьевич оставил меня, да и стал бить его, значит, Василия Григорьевича. Николая Егорова тоже заставляли меня бить, тот взял за волосы и говорит: «Не могу». Ну тогда Федор Григорьевич сам уже стал. Изувечили меня, били и палками, и чем ни попало, тут я уже и себя не помню, а потом и прогнали. Я, значит, и пошла домой. Мужик меня догнал на лошади, подсадил и довез до дому. А они уже уехали домой».
По словам потерпевшей, основными мотивами нападения Федора Фомина на нее и своего брата были ревность и неудовлетворенные сексуальные притязания. Якобы Федор Фомин был жестоко уязвлен, что простая нянька предпочла его — городского голову — брату-алкоголику. Из ответов Кутеповой на вопросы товарища прокурора следовало, что бывший городской голова и раньше склонял ее к сожительству, но она отказала. В момент же избиения Федор Фомин якобы приговаривал: «Со мной не согласилась, а с братом пошла!».
Здесь необходимо сделать небольшое пояснение относительно важных процессуальных правил, существовавших в суде присяжных царской России и запрещенных нормами УПК РФ ныне. Во-первых, подсудимый имел право на любом этапе судебного следствия выступить и высказать свою позицию по поводу только что прозвучавших показаний или иных письменных доказательств по делу. Во-вторых, изучение материалов, характеризующих личность подсудимого, в присутствии коллегии присяжных было обязательным атрибутом, ведь от этой информации напрямую зависело отношение «судей из народа» к тому, что они услышат от самого подсудимого. Стало быть, такие сведения были очень удобным подспорьем для верификации на достоверность прозвучавших в суде показаний. В наши дни оглашать при присяжных любую информацию о личности подсудимых категорически запрещено.
Но вернемся к судебному процессу, проходившему в саратовском окружном суде в декабре 1873 года. Как и следовало ожидать, подсудимый Федор Фомин пожелал дать свои пояснения в связи с показаниями Кутеповой. Состоявшийся диалог воспроизводится по протоколу судебного заседания:
«Фомин: Желаю заявить, что эта свидетельница (Кутепова.— Авт.) говорит по-заученному. Составлен был проект, как ей показывать, бывшим тогда товарищем губернского прокурора г. Вышеславцевым, написан был карандашом и был отправлен к ней судебным следователем. И говорит она теперь со слов его.
Председатель: Вы имеете право говорить все, что нужно о вашем деле, но вы не имеете права обвинять в преступлениях тех должностных лиц, которые не были преданы суду и не обвинены в том, в чем (вы) их обвиняете теперь; такие заявления, как оскорбительные, не могут быть допущены.
Фомин: Я имел на руках этот проект, когда его потерял следователь. И он послан министру юстиции, и в деле это видно. Господин товарищ прокурора тогда находился при производстве следствия, и я жаловался на его действия министру.
Председатель: Больше вы ничего не желаете заявить?
Фомин: А что она говорит, что сама уволилась, так это неправда: ее уволил брат. Он сначала пьянствовал с ней вместе: это видно из дела. Он и умер даже в белой горячке. Он сделался болен от пьянства с ней. Я жене брата говорил, что нужно ее прогнать, потому что брат Василий пьянствует с ней, и она была прогнана по моему приказанию. Никакой связи с ней я даже и не желал: я знал, какого она поведения».
Оправдан судом присяжных
В зале Саратовского окружного суда всплыли довольно любопытные подробности следственных действий. Оказалось, что об избиении Прасковьи Кутеповой первыми в Вольске узнали люди из окружения предводителя дворянства. Проведав об инциденте, письмоводитель Столыпина Уков срочно послал извозчика за помощником пристава Потаповым. Тем самым Потаповым, который не без помощи Фомина был снят с должности смотрителя вольской тюрьмы и отдан под суд. Тот составил протокол. Затем к делу подключился вольский полицмейстер Полетика, отправившийся с обыском в дом Федора Фомина. Операция была обставлена так, как будто ловили матерого террориста. Полиция окружила дом городского головы, поставила по периметру караул, а затем уже приступила к обыску. Первоначальный осмотр никаких результатов не дал — подозреваемого дома не оказалось. Тогда полицейские стали обшаривать чердак, искали Фомина даже в дымоходе. В результате, пытаясь запугать слуг и получить от них информацию о месте пребывания хозяина, посадили под домашний арест всю находившуюся в доме прислугу.
Наконец, поняв, что в Вольске Фомина нет, уездный полицмейстер, советник губернского правления и сыщик Шадрин отправились искать подозреваемого за Волгу, на принадлежащий семье Фоминых хутор «Епифановская грива». Однако втроем сунуться во владения Фомина побоялись, а потому собрали для окружения хутора более сотни мужиков из соседних деревень, пообещав им за поимку вольского мэра 200 рублей — весьма солидные по тем временам деньги. Когда Федор Фомин действительно появился на хуторе, участники облавы даже несколько раз стреляли в него, хотя он и не думал оказывать сопротивление. Позднее по факту самоуправства полиции было начато специальное расследование. Но за три с половиной года, вплоть до оправдания Фомина в декабре 1873 года, оно ни на йоту не продвинулось и в итоге было похоронено в анналах местной бюрократии.
Удивляет упорство, с каким прокурорские работники и судейские следователи пытались сфабриковать уголовное дело, дабы упрятать за решетку вольского градоначальника. Как ясно из приведенной выше реплики Фомина, при рассмотрении дела по первому разу товарищ (заместитель. — Авт.) губернского прокурора Вышеславцев написал для Кутеповой карандашом инструкцию ее поведения на суде и попросил передать этот документ судебному следователю, который эту инструкцию якобы потерял, и в итоге она оказалась … у подсудимого. После Фомин направил по этому факту жалобу министру юстиции. Но является ли произошедшее случайностью? Или, может быть, утрата документа произошла из-за разгильдяйства со стороны следователя?
Вряд ли по прошествии стольких лет мы сможем однозначно ответить на эти вопросы. Поэтому позволю себе высказать лишь предположение. На мой взгляд, имевшие место в Российской империи административное разделение прокуратуры и следствия и существование этих структур в рамках двух различных ведомств неминуемо ведут к конкуренции. И эта конкуренция в любой момент может перерасти в конфликт. Справедливость этого утверждения проявилась в современной России после выделения следственного комитета из состава прокуратуры и преобразования его в независимое ведомство. Сегодня даже идентичные по рангу чины в прокуратуре и следствии называются по-разному. Возможно, что-то подобное имело место и среди служителей Фемиды в Саратовской губернии в 70-х годах ХIХ века. Хотя нельзя исключать, что молодой следователь не захотел потворствовать преступлению против правосудия, совершаемому высокопоставленным прокурорским чином.
И все-таки, несмотря на все предпринятые прокуратурой усилия, в суде «дело о Ф.Г. Фомине» стало трещать и разваливаться буквально на глазах. Сам Федор Фомин и его бывший кучер Федор Бычков свою вину по предъявленным обвинениям полностью отрицали. Факт же нанесения ими побоев Кутеповой могли подтвердить только сама потерпевшая да уволенный со скандалом бывший кучер Трофимов.
Имелись в деле и два диаметрально противоположных показания Василия Фомина. Сам брат подсудимого ко времени процесса уже скончался от белой горячки. В первом из своих показаний Василий Фомин не только не подтвердил фабулу обвинения, но и отрицал сам факт личных контактов с Кутеповой в тот злополучный день. Относительно же самой потерпевшей Василий Фомин в своих показаниях от 30 июня 1870 года сообщил следующее:
«Вдову Прасковью Кутепову знаю, потому что она была у меня в няньках около трех лет и удалилась со службы за неделю до моего отъезда за Волгу на участок Епифановская грива. Прежде она вела себя хорошо, но впоследствии начала пьянствовать, а потому жена моя ее и удалила. Чтобы она, Кутепова, обратно поступила ко мне в няньки, а я ее сам ни чрез кого-либо другого не упрашивал, и кучера своего Егора Павлова 14 сего июня пешком не посылал, равно как не посылал за нею его, Павлова, на лошади. (…) Означенного воскресенья няньки Кутеповой нигде не видел, в лесу за городом с нею не был. Брат мой Федор Фомин, наездник Бычков и кучер Фролов при мне ее нигде не били…».
Что касается второго показания Василия Фомина, в зале суда выяснилось, что оно было получено под нажимом вольского полицмейстера Петра Полетики в период острого запоя этого свидетеля. Защитник Борщов сообщил суду, что полицмейстер, «явясь к судебному следователю, заявил, что Василий Фомин, находясь в болезненном состоянии, желает дать другое показание против своего первого и просит следователя явиться к нему за этим показанием». Обвинение же постаралось представить дело так, что Василий Фомин, находясь в тяжелом болезненном состоянии и чувствуя неминуемый конец, пожелал открыть представителям правосудия правду по настоящему делу. «Правда» же эта практически совпадала с фабулой обвинения.
При постановке вопроса о возможности оглашения показаний покойного Василия Фомина возникла даже небольшая полемика между товарищем прокурора Гасманом и присяжным поверенным Борщовым. Государственный обвинитель настаивал на необходимости оглашения, а защитник возражал на том основании, что к моменту настоящего судебного разбирательства Василий Фомин мертв, а потому неизвестно, пожелал бы он или нет в настоящий момент давать показания в отношении родного брата. Тем не менее, суд удовлетворил ходатайство товарища прокурора, и оба протокола допроса Василия Фомина были оглашены перед коллегией присяжных.
Выше я уже упоминал, что изучение материалов о личности подсудимого было одним из обязательных атрибутов суда присяжных в царской России. Для этого в законодательстве существовала определенная процедура, и был введен особый вид письменного доказательства, именуемый «протоколом повального обыска». В данный протокол заносились краткие характеристики личности подсудимого со слов людей, которые в той или иной степени соприкасались с ним по месту жительства или работе. При этом перед опросом судебный следователь в обязательном порядке приводил к присяге людей, привлеченных к составлению «протокола повального обыска». После приобщения к материалам дела «протоколы повального обыска» обретали статус доказательств и могли быть оглашены перед присяжными. Вот как выглядел «Протокол повального обыска» по уголовному делу в отношении городского головы Вольска Федора Фомина и его кучеров:
«1870 г. июля 19 дня судебный следователь г. Вольска Кучук допрашивал нижепоименованных 12 человек — домовладельцев г. Вольска, с Клейменовского конца, мещан, под присягою, не бывших под судом, веры православной, имеющих все качества, установленные для свидетелей, о поведении Федора Фомина, Федора Бычкова и Тимофея Граблина, обвиняемых в причинении тяжких побоев Прасковье Кутеповой, которые, каждый порознь, показали:
1). Кирилл Терентьев Столяров — имею от роду 46 лет, грамотный, далее поясняю, что здешнего городского голову Федора Григорьева Фомина лично знаю. Он характера весьма вспыльчивого и буйного, а впрочем, за ним ничего не замечал и не слыхал.
Кучеров его Федора Семенова Бычкова и Тимофея Фролова Граблина в лицо знаю, но с ними никакого близкого знакомства не имел. (…) Характера они были довольно смирного, и чтобы любили заниматься драками, о том ни от кого не слыхал.
Показал все это справедливо, по долгу исполненной присяги.
Допрос прочитан, и в том собственноручно подписуюсь.
Кирилл Терентьев Столяров».
Немалое внимание в ходе судебного следствия было уделено вопросу о тяжести телесных повреждений, причиненных Кутеповой. Из имеющегося в деле акта медицинского освидетельствования потерпевшей выходило, что телесные повреждения относились к категории тяжких и опасных для жизни. К такому выводу врачебная комиссия пришла на основе якобы выявленных последствий избиения. К материалам уголовного дела было приложено «Заключение медицинского совета» со следующими выводами:
«…Кроме перелома ребра, побои эти повлекли за собой воспаление легких и грудной плевы. Болезни эти, уже сами по себе, составляют такие болезни, которые признаются за опасные для жизни; но если они осложнялись еще другими травматическими повреждениями (ушибами, сотрясением, подтеками), как в данном случае, то шансы на благополучный исход еще более уменьшаются. А посему побои должно признать побоями тяжкими, подвергающими жизнь опасности…
Кроме того, насилие против Кутеповой не ограничивалось, как видно, одними ударами, а сопровождалось еще вырыванием волос на голове, причинившим кровотечение из уха, вероятно, вследствие сотрясения».
Однако при детальном допросе в суде врачей Шора и Рыдзевского, осматривавших Кутепову в больнице и вскоре после выписки, выяснилось, что они не обнаружили у потерпевшей никаких признаков перелома ребра. А воспаление легких если и имело место, то в самой легкой степени. И очень быстро прошло. Что касается воспаления грудной плевы, то и тут было не все гладко. Доктор Рыдзевский заявил суду, что не обнаружил у Кутеповой признаков сращения плевы и легкого, что зачастую является последствием этого заболевания. Поэтому были большие сомнения в справедливости утверждения, что Кутепова перенесла воспаление грудной плевы.
В своей заключительной речи государственный обвинитель Гасман был вынужден отказаться от обвинения Федора Фомина в оскорблении полицейского Леонида Розберга. Однако на эпизоде обвинения, связанном с избиением и истязаниями Прасковьи Кутеповой, помощник прокурора Гасман стоял до конца.
Финальным аккордом судебного разбирательства стала речь защитника Г.Г. Борщова. Позволю себе привести здесь ту часть из этого выступления, в которой раскрывается не только уголовная суть, но и социальная подоплека данного уголовного дела:
«Я ограничусь только указанием на те особенности, которые дело Фомина отличают от других подобных дел. Фомин обвиняется в нанесении тяжких побоев, угрожающих опасностью жизни, и в истязании. Есть ли в деле какие-нибудь данные, которые допускали бы существование в настоящем случае того преступления, в котором обвиняется подсудимый?
Разрешить вопрос о том, была ли жизнь побитой в опасности или нет, — мы с вами, господа присяжные, сами не можем. Это дело специалистов — людей науки, экспертов. Врачи в один голос признали, что опасности жизни не было, и больная здорова, так смотрели врачи и в начале, когда свидетельствовали Кутепову. При таком положении дело должно было окончиться миром, должно было идти к мировому судье. В деле есть мировое прошение. Потерпевшая здесь перед вами показала, что она все простила, между тем привлеченные лица сидят на скамье подсудимых. Прокурор говорит об истязаниях; но истязание предполагает ряд обдуманных действий, направленных хладнокровно к тому, чтобы причинить кому-нибудь возможно большую долю страдания. Но вы, господа присяжные, без сомнения убедились в том, что ничего подобного не было. (…)
Чем же объяснить исключительность этого дела? Вы слышали, что Фомин был лицо влиятельное, сила его была настолько велика, что, по выражению прокурора, Фомину стоило сказать слово, чтобы мелкий чин уездной администрации лишился места. Будучи городским головой, он постоянно сталкивался с властями, и какого рода были эти столкновения, и по каким поводам возникали — достаточно ясно из всего хода дела. Прибавьте к этому семейные отношения, о которых говорил подсудимый и которые поставили его во враждебное отношение с другой силой — с силой сословных преимуществ и связей. Конечно, около этой силы сгруппировались все те, кому мешал Фомин. Нужно было его уничтожить, нужно было доказать ему справедливость поговорки: «С сильным не борись, с богатым не тягайся!».
В результате бывший городской голова Вольска Федор Фомин был оправдан на основе вердикта присяжных, ответивших на все поставленные судом вопросы: «Нет, не виновен».
К моменту вынесения второго оправдательного приговора торговое дело купцов Фоминых из-за судебных преследований пришло в упадок, а все ближайшие родственники Федора Григорьевича отправились в мир иной. Такова была цена за победу в открытой судебной схватке набирающего силы российского капитала и старой репрессивной машины, не сильно изменившейся со времен крепостничества.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
