(начало: «ОМ», 2015, №6, 7-8, №9, №10)
«Разведчица» Мария Синельникова
Напомним, что писал Феликс Лазовский о якобы разведчице Марии Синельниковой:
«Так же поступили партийные идеологи с другой героиней Машей (Марией Вульфовной) Синельниковой. Командование забросило ее в тыл врага и получило важные разведданные, в результате использования которых был уничтожен немецкий штаб. Отважная разведчица попала в руки врага и была расстреляна вместе со своей напарницей Надей Прониной.
Обе разведчицы были представлены командованием 43-й армии к присвоению звания Героя Советского Союза. Однако это представление застряло в высших наградных инстанциях, и звание отважным разведчицам присвоено не было. Возможно, главной причиной этого явилось еврейское происхождение Синельниковой». (Лазовский Ф. Об участии евреев во Второй мировой войне. Саратов, 2015. с.17-18)
Словосочетание «так же поступили» в понимании господина Лазовского означает одно — не присвоили посмертно звания Героя Советского Союза, поскольку в условиях бытовавшего в СССР «государственного антисемитизма» ничего иного от них и ожидать было нельзя. В противоположность Феликсу Лазовскому берусь утверждать, что звания Героя Советского Союза Мария Владимировна (Мира Вульфовна) Синельникова не получила совсем по другой причине — просто вокруг имени этой девушки в начале 70-х годов прошлого века случился скандал. И в результате выяснилось, что «героическая разведчица» Мария Синельникова — это, если угодно, симулякр, созданный усилиями нескольких оборотистых пропагандистов и публицистов. Одним из таких (пожалуй, наиболее маститым) был уже известный читателю Лев Аркадьев.
В его книге «Как звали неизвестных…» Марии посвящена небольшая главка «Исчезнувший портрет». Если верить Аркадьеву, все началось с того, что в 1966 году к ведущему эксперту-криминалисту МУРа Шакуру Кунафину поступил запрос с просьбой восстановить одну старую, сильно выцветшую, а потому — плохо различимую фотографию. Запрос исходил от руководства Московского института иностранных языков имени Мориса Тореза, а фотография девушки была позаимствована из личного дела бывшей студентки этого вуза — Марии Синельниковой. В запросе говорилось, что в начале войны Маша якобы ушла добровольцем на фронт и бесследно исчезла. Руководство института заинтересовано в том, чтобы установить судьбы своих студентов, героически погибших или пропавших без вести при обороне Москвы. И требуется качественная фотография, чтобы с ее помощью отыскать хоть какие-то следы девушки. Подполковник Кунафин успешно справился с возложенной на него задачей. А вот как по версии журналиста Аркадьева развивались события в дальнейшем:
«Фотография Маши им была восстановлена. Без единого искажения. Это фото показали по центральному телевидению. Всего полминуты миллионы советских людей всматривались в черты лица юной разведчицы, пропавшей без вести, и кто-то из этих миллионов должен был раскрыть тайну, которой без малого уже три десятка лет.
Всего полминуты длилась передача. Но и этого оказалось достаточно. Тайна была раскрыта, хотя и родила новую тайну, новое имя». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.17)
Как пишет Аркадьев, на короткий показ по телевизору фотографии Маши Синельниковой откликнулись колхозницы деревни Корчажкино Дзержинского района Калужской области. Они прислали в редакцию письма, в которых сообщали, что узнали показанную по ТВ девушку, и поделились воспоминаниями о событиях, имевших место в январе 1942 года.
В письмах однозначно утверждалось, что данная девушка была расстреляна немцами в их селе 18 января 1942 года. Однако с ней была еще и вторая. Девушек немцы арестовали накануне — 17 января, всю ночь пытали, а на рассвете расстреляли. В своей книге Лев Аркадьев воспроизводит тексты этих писем. Повторим их и мы, поскольку это важно:
«17 января 1942 года,— писала Глухова Елизавета Ивановна, бывшая жительница деревни Корчажкино Калужской области,— я из окна своего дома увидела, как немцы вели двух молодых девушек в свой штаб, который находился в доме Павловой Натальи…
19 января 1942 года советские войска освободили нашу деревню. Бойцы собирали раненых и убитых. Мой дом был крайним в деревне. И к нему боец подвез двух убитых девушек… Я на них очень долго смотрела и, хотя прошло тридцать лет, хорошо помню, что одна была с косами, которые были венком уложены вокруг головы. Эту девушку вы показали по телевидению… У другой была короткая стрижка... Павлова Наталья рассказывала потом, что та, которая была с косами, говорила по-немецки. А немец топал перед ней ногами и бил ее по щекам, девушка кричала ему в ответ что-то дерзкое по-немецки… Я сама видела, как девушки были изуродованы…».
Письмо второе:
«Их расстреляли 18 января утром на окраине деревни у соломенного стога,— рассказывает колхозница той же деревни Герасимова Федосья Васильевна,— а 19 января, на следующий день, Красная армия освободила наше Корчажкино. Мне лично пришлось их хоронить. Я сама рыла могилу для девочек, уложила их на пальто, накрыла шинелью и похоронила. На похороны пришли все жители нашей деревни… Девушку, что была с косами, вы показали по телевидению…».
Третье письмо от пенсионерки Мельниковой Матрены Давыдовны:
«Меня с детьми немцы выгнали из моего дома и поместили в дом колхозницы Семеновой Екатерины. 17 января 1942 года вошли в дом гитлеровцы и втолкнули двух девушек. Одна из них была с косами, одета в коротенькое меховое пальто, покрытое белым шарфом с кисточками, другая — черненькая, худенькая, была одета в летнее пальто и коротко острижена... Они не могли согреться от холода. У девушки, что с косами, концом шарфа была обмотана рука. Когда немцы ушли из дома, она хотела достать из кармана еду, но рука не слушалась. Я у нее спросила: «Что с тобой, милая?». Она ответила: «Руку отморозила, пришлось долго ползти». Потом достала галеты и отдала моим детям… На рассвете я видела из окна, как два гитлеровца повели этих девушек на окраину села и там расстреляли их. Одна из них была та, что показывали по телевидению. Хотелось бы узнать, кто вторая». (Там же, с.17-18)
Обратим внимание: автор первого письма — Елизавета Глухова — упоминает, что с момента событий января 1942 года прошло тридцать лет. Стало быть, приведенное в книге Льва Аркадьева «письмо» написано примерно в 1972 году. А телепередача, во время которой было показано восстановленное фото Марии Синельниковой, состоялась в 1966 году. Об этом, в частности, пишет жительница Иерусалима Лина Торпусман, опубликовавшая в августе 1999 года в израильском издании «Еврейский камертон» статью «Наши девочки» — «о подвиге хорошо известной сегодня Маши Брускиной и поныне малоизвестной Маши Синельниковой». Так сказано в редакционной аннотации. Так вот, в этой статье госпожа Торпусман как бы попутно сообщает, что является троюродной сестрой героической разведчицы (их бабушки были родными сестрами). По-видимому, это должно объяснить ее интерес к выбранной теме и личное неравнодушие к посмертной судьбе героини. А телетрансляцию с показом фото, если верить иерусалимской публикации, организовал в 1966 году «дальний родственник Маши Николай Маркович Синельников».
Любопытно, что Лина Торпусман в той части статьи, где речь идет о Марии Синельниковой, совсем не упоминает своего советского предтечу — Льва Аркадьева. Хотя использует практически те же самые свидетельства тех же самых людей, что и в книге «Как звали неизвестных…». Правда, справедливости ради, следует отметить, что имеются и некоторые «модификации». Например, в книге Льва Аркадьева свое желание пойти в армию Маша Синельникова обговаривает с секретарем Подольского горкома ВЛКСМ, а в статье Торпусман — с тетей Ханой.
У Аркадьева этот эпизод выглядит так:
«Когда на брата получили похоронную, Маша пришла — в который уже раз! — в свой Подольский горком комсомола, и никакие доводы секретаря А.А. Жихарева («тебе только семнадцать», «подумай о матери, которая осталась одна с двумя малышами») не могли убедить Машу». (Цит. изд., с.16)
А вот о том же самом у Лины Торпусман:
«В конце июля 1941 года моя тетя Хана случайно встретила ее в Москве. Маша сказала, что мама с двумя младшими детьми, шести и двух лет, собирается в эвакуацию. «А ты?». «Я остаюсь». Тетя стала горячо убеждать ее уехать вместе с мамой и малышами, она ведь теперь единственная опора матери. И услышала твердый отказ: «Я остаюсь. Если все эвакуируются, кто Москву оборонять будет?».
Обратим внимание на дату — конец июля 1941 года. В самом разгаре Смоленское сражение. Наши войска еще держат оборону в Белоруссии — на линии Жлобин-Рогачев. Месяц остается до начала обороны Киева и два месяца — до эвакуации защитников героически сражающейся Одессы. А комсомолка Маша Синельникова уже собирается оборонять Москву — фактически за два с лишним месяца до начала обороны советской столицы…
Есть и еще одно принципиальное различие в публикациях Льва Аркадьева и Лины Торпусман. Речь идет о том, как Маша Синельникова попала в армию, кто и как обучал ее разведывательному делу. В книге «Как звали неизвестных…» об этом сообщается следующее:
«Тот последний разговор и поныне помнит Агриппина Васильевна Боброва, работавшая в горкоме заведующей учетом. Она хорошо знала Машу — «быструю, энергичную, с роскошными косами». В кабинете тогда находился майор Громов Алексей Дмитриевич, представитель разведотдела 43-й армии. Он как раз подбирал людей для выполнения специального задания. То ли понравилась ему напористость девушки, то ли разглядел он в ней будущую разведчицу,— только взял Машу в свою группу». (Цит. изд., с.16)
А вот что пишет троюродная сестра Синельниковой из Иерусалима:
«Маша добилась своего: ее направили в спецшколу радистов-разведчиков. Служила в разведке 43-й армии примерно 2,5 месяца, нанесла большой урон фашистам. В последней разведке, после которой бесследно пропала, была вместе с Надеждой Ивановной Прониной, работницей Подольского машиностроительного завода».
В отличие от своего предшественника Аркадьева госпожа Торпусман не ссылается ни на свидетелей, ни на документы. Так что непонятно, откуда она взяла информацию, что ее расстрелянная немцами родственница обучалась в какой-то «спецшколе радистов-разведчиков». Хотя в период обороны Москвы всевозможные разведывательные спецшколы, в которых отбирали спортсменов и комсомольцев из московских вузов, действительно существовали. Однако готовили эти спецшколы не радистов, а диверсантов-подрывников. В условиях, когда немцы стремительно продвигались на восток, необходимо было максимально замедлить темп наступления врага. Поэтому за линию фронта разведчики отправлялись груженные минами и взрывчаткой, но не рациями. Одна из таких школ под руководством майора Спрогиса как раз готовила войсковых разведчиков для всего Западного фронта. Девушек в этой школе было немного — всего 9 человек. Но они все же были. Имена их известны, поскольку все они впоследствии составили специальную женскую разведгруппу разведотдела штаба Западного фронта. А одна из разведчиц — Елена Колесова — впоследствии даже стала посмертно Героем Советского Союза. Так вот, как явствует из мемуарной и военно-исторической литературы, ни на одно из заданий (по крайней мере, во время обороны Москвы) девушки с собой рацию не брали — она им просто была не нужна. Обратим на это внимание — в дальнейшем эта информация будет нам полезна.
А теперь, собственно, о «подвигах» разведчиц Синельниковой и Прониной. Корреспондент «Труда» Лев Аркадьев пишет:
«Куда только ни заводила потом тропа поиска! Обратились и в Главное управление кадров Министерства обороны, разыскали тех, кто в грозные для Москвы дни возглавлял 43-ю армию, стоявшую насмерть у стен столицы. И они вспомнили Машу. Сведения о противнике, передаваемые ею через линию фронта, не только способствовали подготовке зимнего наступления и его успеху, но и сберегли жизни многих наших воинов». (Там же, с.16)
В своей книге Лев Аркадьев приводит воспоминания тех, кто возглавлял 43-ю армию в грозные дни 1941 года. Однако рассказы ветеранов выглядят менее оптимистично. Они вроде бы и вспоминают разведчицу Марию Синельникову, но ничего конкретного о ее личном вкладе рассказать не могут.
Генерал-майор Масленников Ф.Ф., бывший начальник штаба 43-й армии: «…В самый тяжелый период боев под Москвой, по заданию Военного совета 43-й армии, в октябре 1941-го — январе 1942 годов Мария Синельникова неоднократно переходила линию фронта, собирая в тылу противника ценные разведывательные данные…
В последний раз в период контрнаступления наших частей Синельниковой было поручено очень сложное и ответственное задание — перейти линию фронта в районе Тарутино, дать сведения о прочности обороны немцев и о группировке сил противника. Больше мы ее не видели…».
Подполковник Жуйков Д.Н., бывший комиссар разведотдела 43-й армии: «…Во время нашего наступления Маше было дано задание перейти линию фронта, дойти до деревни Тарутино, установить прочность обороны и группировку частей противника. После овладения нашими деревней Тарутино мы Машу не нашли и не смогли установить причину ее исчезновения». (Там же, с.16-17)
Попробуем сопоставить приведенные выше свидетельства ветеранов 43-й армии с основными датами описываемых событий. Контрнаступление наших войск под Москвой началось 5 декабря 1941 года. А село Тарутино Калужской области Красная армия освободила 25 декабря 1941 года. Стало быть, на свое последнее задание разведчица Синельникова должна была отправиться не ранее 5 декабря. После чего уже никто ее ни в разведотделе, ни в штабе 43-й армии не видел и никаких сведений о ее судьбе не имел. Соответственно, никаких новых разведывательных заданий ей дать просто не могли. А что касается ее последнего задания — имеется в виду разведка немецкой обороны села Тарутино, то оно Синельниковой было благополучно провалено: ведь с задания Маша не вернулась и, соответственно, никакой информации не доставила. И о судьбе пропавшей разведчицы вплоть до 1966 года (то есть ровно четверть века) никто не вспоминал.
А юная разведчица, оказывается, вплоть до середины января 1942 года была жива. И, судя по опубликованным Львом Аркадьевым свидетельствам, в декабре 1941 года немцы к девушке никаких претензий не имели и ее не задерживали. А арестовали Синельникову только 17 января 1942 года в районе поселка Полотняный Завод. То есть на значительном удалении от цели своего главного задания — поселка Тарутино, систему обороны которого Мария Синельникова и должна была разведать. Даже совсем в другом районе Калужской области.
Чем же занималась Мария почти весь декабрь 1941 года и первую половину января 1942-го? Почему она не перешла линию фронта и не явилась в штаб 43-й армии, в которой якобы служила? Да, собственно, и линию фронта переходить ей особой нужды не было. Линия фронта очень быстро и неумолимо отодвигалась на запад, преследуя Машу практически по пятам. К сожалению, Лев Аркадьев ни словом не обмолвился о разночтениях в датах. А это очень существенно и важно. Именно они позволяют заподозрить в разведчице обычную дезертирку.
Тем не менее, как бы предвидя возможные неприятные вопросы в дальнейшем, Лев Аронович приводит еще одно свидетельство — «письмо москвички А.А. Петровой». «В этом письме все настолько важно для полнейшего раскрытия истории Маши Синельниковой, что нельзя не привести его целиком»,— восклицает Аркадьев. По-своему это письмо действительно любопытно и заслуживает нашего цитирования:
«В 1941 году, перед октябрьскими праздниками, находясь в декретном отпуске, я поехала из Москвы в Калужскую область, в деревню Меркульево, чтобы навестить родителей мужа. 7 ноября деревню заняли немцы, и я оказалась на оккупированной территории.
Через неделю немцы согнали жителей близлежащих деревень на ток обмолачивать хлеб.
Однажды из леса, уже в конце ноября 1941 года, со стороны Малоярославца вышли двое людей. Это оказались молодая девушка и парень. Девушка была одета в черное потрепанное полупальто и черную юбку, на ногах ботинки, ноги до колен обмотаны детской клеенкой. На голове — белый шарф с кисточками. Девушка была плотная, круглолицая, с косой. Парень был в пиджаке, черных брюках и солдатской ушанке, на ногах — ботинки. Был он среднего роста, плечист.
Мы все обступили их и стали спрашивать, откуда они идут. Они сказали, что немцы их освободили из тюрьмы, и идут они в немецкий штаб. Их поселили в самом крайнем доме у Немцовых. Через несколько дней я встретила эту девушку у колхозного погреба, где мы грузили картошку. В погребе девушка подошла ко мне и спросила: «Ты из Москвы?». Я ответила, что из Москвы, и заплакала. Тогда она обняла меня за плечи, улыбнулась и сказала: «Не плачь, мы здесь нужнее». И она мне рассказала, что сама из Подольска, в тюрьме никогда не сидела и зовут ее Валей Синельниковой, она студентка, у нее есть мать, сестра и два брата. Про парня она сказала, что зовут его Виктор, он учитель.
В нашем доме в одной половине, на кухне, находилась рация, а в другой жили немцы и мы. Валя просила меня познакомиться с радистом. Я сказала, что не понимаю по-немецки, а она ответила, что сама как-нибудь это устроит.
Через несколько дней к немцам пришло пополнение, и к нам поселили поляка, который назвался Славкой. О себе он сказал, что он из Варшавы, что у него есть отец и две сестры. Он работал радистом и часто, когда немцев не было в доме, рассказывал нам, что делается на фронтах. Их плохо кормили, и Слава нередко ел с нами за одним столом. Он говорил, что ненавидит фашистов и при первой возможности сдастся в плен.
Валя просила меня узнать у Славы расположение немецких частей. Так как я плохо понимала по-польски, я просила Славика рисовать схемы расположения немецких войск. Он охотно рисовал мне схемы и указывал, где большие скопления немецких войск. Эти схемы я передавала Вале.
Из окна дома я видела ежедневно, как Валя и Виктор по вечерам долго стояли во дворе Немцовых. Я стала догадываться: вероятно, передавали нашим по радио данные, что получила я от Славика.
Валя хорошо говорила по-немецки, и ее часто вызывали в штаб как переводчицу. В остальные дни она работала, как все, на разных работах. Встречались мы с Валей только у колодца, потому что немцы следили за каждым нашим шагом. Хотя и не нужно было воды, но Валя, бренча ведрами, бежала с горки, и я спешила рассказать ей, что удалось узнать.
В середине декабря при отступлении немцы пришли в дом, где жили Валя и Виктор, и увели их в штаб. Затем они пошли вместе с немцами в сторону Малоярославца. Все это я видела из окна. Когда я выбежала на крыльцо, Валя проходила мимо. Она махнула мне рукой и напомнила о нашем уговоре: если родится у меня девочка, чтобы я назвала ее Машей, а если мальчик, то Вовой. После этого я ее больше не видела.
Когда увидела фотографию Маши Синельниковой, то узнала в ней Валю». (Цит. изд., с.20-21)
Итак, если верить А.А. Петровой, получается, что в деревне Меркульево юная разведчица Мария Синельникова появилась в конце ноября 1941 года, то есть еще до начала советского наступления, а покинула деревню вместе с отступающими немцами и своим спутником по имени Виктор в конце декабря. То есть до того как Мария отступила вместе с немцами в Малоярославец, на выполнение порученного ей задания у нее было порядка двух недель. Из классической версии подвига Синельниковой мы знаем, что на свое последнее задание Мария отправилась вместе с напарницей Надеждой Прониной — тоже жительницей Подольска. Однако в деревне Меркульево Маша появляется не с Надей, а с Виктором. При этом свидетель Петрова утверждает, что немцы без всяких задних мыслей и подозрений поселили Машу и Виктора в одной избе — все равно как мужа и жену. Села Меркульево и Тарутино ныне входят в один административный район Калужской области — Жуковский. Хотя, если взглянуть на карту, находятся эти два населенных пункта на значительном удалении друг от друга — примерно 20-25 километров будет. С какого-нибудь пригорка в окрестностях Меркульево рассмотреть особенности немецкой обороны у Тарутино было невозможно. Разведчице Синельниковой для выполнения задания командования необходимо было лично отправляться в Тарутино. Однако в Тарутино Маша-Мира как раз и не торопилась.
Может быть, девушка предпочла визуальной разведке агентурное проникновение в логово врага? И таким образом решила не просто выполнить, но и перевыполнить полученное задание? Не зря же по ее просьбе А.А. Петрова практически завербовала немецко-польского радиста Славика. Но откуда недавно прибывший с пополнением новобранцев поляк Славик мог знать расположение оборонительных укреплений немцев в Тарутино? Но допустим маловероятное: призванный в вермахт поляк Славик не только знал, но даже рисовал схемы этих укреплений для передачи советским патриотам. Другой вопрос — как эта важная для советского командования информация передавалась в штаб 43-й армии?
В книге Аркадьева свидетель Петрова утверждает, что неоднократно видела Валю и Виктора стоящими вместе во дворе. Из чего делается вывод: «Вероятно, передавали нашим по радио данные, что получала я от Славика». Как же они эту важную информацию передавали? Мобильных телефонов еще не существовало. Про работающую в сельском дворе на глазах у всех рацию Петрова тоже не упоминает. И как тогда поверить ее предыдущему утверждению: «Немцы следили за каждым нашим шагом»? Так была у разведчиков рация или ее не было вовсе? По крайней мере, Аркадьев ни о какой рации речи не ведет. А его предшественник — некто А. Лебедев, опубликовавший в 1969 году в сборнике «Они живут в памяти народной» (Москва, изд-во «Советская Россия») очерк «Не вернулись с задания», прямо утверждает, что на свое последнее задание Маша Синельникова и Надя Пронина уходили без рации. Якобы рация еще с предыдущего задания была спрятана «на полянке с тремя дубками». Но даже если поверить, что рация и в самом деле была спрятана где-то в лесу, вряд ли к тому моменту, когда она могла потребоваться разведчикам, аппаратура была в работоспособном состоянии: в Подмосковье в 1941 году уже в ноябре столбик термометра стал опускаться до отметки в минус 30 градусов по Цельсию.
Кстати, эти сведения, впервые появившиеся в сборнике «Они живут в памяти народной», в январе 2013 года перепечатала газета Дзержинского района Калужской области «Новое время». В статье «Как уходили в бессмертие мужественные партизанки-разведчицы» (автор Тамара Егоренкова) имеется ссылка не только на первоисточник 1969 года, но и на собственные изыскания учительницы русского языка и литературы Руднянской средней школы Н.Н. Жажиной. Якобы эти поиски «открыли немало новых фактов из их (Синельниковой и Прониной.— Авт.) героической биографии».
Так что же происходило с Машей Синельниковой после того, как она покинула село Меркульево и отправилась вместе с немцами в Малоярославец? Допустим, она неожиданно получила предложение работать переводчицей в немецком штабе и приняла его. Трудно вообразить, когда еще представилась бы такая легкая возможность проникнуть во вражеское логово. И стала наша разведчица работать при немецком штабе в Малоярославце. Но военная обстановка складывалась таким образом, что пробыть там Маша смогла от силы две недели. Ведь 2 января 1942 года Малоярославец также был освобожден от немецкой оккупации. И освободила этот старинный русский город 53-я стрелковая дивизия 43-й армии. Той самой, в разведке которой якобы и служила Мария Синельникова. Почему бы разведчице (если она на самом деле ею являлась) не дождаться своих, не рискуя жизнью при переходе линии фронта, и уже лично и со всеми подробностями передать нашему командованию все то ценное, что удалось разузнать в немецких штабах за последнее время?
Однако ничего похожего не происходит. Наши войска освобождают Малоярославец, но никаких Маши Синельниковой, Нади Прониной и Виктора не обнаруживают. Никто на связь с командованием не выходит. Разведчики бесследно исчезают. И лишь спустя две недели после освобождения Малоярославца, а именно 17 января 1942 года, Маша Синельникова неожиданно появляется в деревне Корчажкино, недалеко от поселка Полотняный Завод.
От Малоярославца эта деревня находится довольно далеко — примерно километров 50-60 на юго-запад. И что самое важное — в стороне от основного направления главного удара 43-й армии. В первой половине января 1942 года эта армия наступала значительно севернее и 14 января 1942 года освободила город Медынь.
А чем в первой половине января занималась Маша Синельникова? Журналист «Труда» Аркадьев не дает внятного ответа на этот вопрос. Зато его преемница из Иерусалима Лина Торпусман пытается убедить читателя, что ее троюродная сестра в эти две недели успела совершить еще один подвиг. Из ее опуса становится понятно, почему Феликс Лазовский так уверенно утверждает, что благодаря разведданным, полученным от Синельниковой, был уничтожен немецкий штаб. Оказывается, в том же самом 1973 году, когда в Магадане издали книгу Льва Аркадьева, на другом конце Советского Союза — в Минске — издали книгу фронтовых воспоминаний летчика, Героя Советского Союза Константина Михаленко «Служу небу». Существование этой книги значительно упростило задачу госпоже Торпусман — она просто привела цитату из нее:
«Поставили нам задачу: уничтожить крупный штаб немецкого войскового соединения в деревушке под Медынью. Были указаны даже дома, занятые штабными офицерами и службами. До этого подобных заданий нам получать не приходилось. Вылет был совершен — указанные дома взорваны бомбами или подожжены. Вскоре пришло сообщение из штаба 43-й армии об успешном выполнении задания с перечислением количества убитых солдат, офицеров и даже двух генералов. Это сообщение вызвало у нас удивление: как могло командование армии так быстро установить результаты бомбового налета?
П.Ш. Шиошвили, бывший начальник разведки 43-й армии, сообщил, что с октября 1941 года по январь 1942 года Маша Синельникова находилась в тылу врага по направлению Малоярославец — Тарутино — Медынь — Калуга. Она своими точными сведениями помогала нашей авиации и артиллерии наносить безошибочные удары по войскам противника. Он вспомнил, как по ее данным авиация разбомбила штаб соединения фашистских войск в районе города Медынь. Вот, оказывается, кто сообщал в штаб 43-й армии такие точные сведения». (Михаленко К.Ф. Служу небу. Минск, 1973. с.25-26)
Как видим, летчик Михаленко ссылается на сведения, якобы исходящие от бывшего начальника разведки 43-й армии Пантелеймона Шиошвили. Но под силу ли разведчице Синельниковой совершить подвиг, который ей приписывает Шиошвили? Допустим, Маша действительно внедрилась в немецкий штаб и прекрасно знала, кто из офицеров в какой избе проживает. Но как она могла передать эту информацию в штаб 43-й армии? Ведь рация-то у нее, если и была, то осталась «на полянке с тремя дубками» в окрестностях Тарутино. Допустим невероятное — разведчица улучила удобный момент и передала эти важные сведения с немецкой радиостанции. Но как тогда в штабе 43-й армии могли узнать точные результаты бомбардировки — ведь немецкую рацию должны были неминуемо разбомбить вместе со штабом? И почему, наконец, 14 января 1942 года, когда Медынь была освобождена подразделениями все той же 43-й армии, героическая разведчица Синельникова в очередной раз куда-то скрылась, не доложив командованию об успешном выполнении задания? Ведь к тому времени она уже более месяца находилась за линией фронта. И как тогда командование узнало точные цифры потерь немцев от этого ночного авианалета — вплоть до двух погибших генералов? Вопросы эти остаются без ответа.
«А может быть, генерал Шиошвили и не говорил вовсе летчику Михаленко о Синельниковой?» — подумал я. Подтвердить или опровергнуть эту догадку можно было, лишь заглянув в подлинный экземпляр книги К.Ф. Михаленко «Служу небу». И мне это удалось. Выяснилось, что госпожа Торпусман представила израильским читателям несколько видоизмененную цитату. Вот как эта цитата выглядела на самом деле:
«(…) И лишь спустя много лет я узнал, откуда в штаб армии поступали такие точные сведения.
В газете «Труд» 25 июня 1969 года был опубликован очерк «Исчезнувший портрет». Очерк начинался с рассказа о подполковнике милиции Шакуре Кунафине и его внеслужебных экспертизах. (… ) В поиск включился и драматург Лев Аркадьев. И пока Кунафин занимался восстановлением портрета, Аркадьев стал собирать сведения о Маше Синельниковой. (…)
В очерке приводились воспоминания бывшего начальника разведки 43-й армии П.Ш. Шиошвили, который сообщил, что с октября 1941 года по февраль 1942 года Маша Синельникова находилась в тылу врага на направлении Малоярославец — Тарутино — Медынь — Калуга. Она своими точными действиями помогала нашей авиации и артиллерии наносить безошибочные удары по войскам противника. Он вспомнил, как по ее данным авиация разбомбила штаб соединения фашистских войск в районе города Медынь.
Вот, оказывается, кто сообщал в штаб 43-й армии такие точные сведения». (Михаленко К.Ф. Служу небу. Минск, 1973. с.25-26)
Итак, Лина Торпусман ссылается на книгу Героя Советского Союза Михаленко, в которой якобы приводятся свидетельства генерала Шиошвили. А сам Михаленко в своей книге ссылается на очерк в «Труде» и утверждает, что свидетельство Шиошвили он взял именно оттуда. При этом непонятно, читал ли летчик данный очерк лично. Упоминая об участнике расследования, драматурге Льве Аркадьеве, Михаленко почему-то ни словом не обмолвился, что именно этот самый Аркадьев и есть автор очерка. И, наконец, самое главное: в очерке «Исчезнувший портрет» (по крайней мере, в том виде, как он опубликован в книге «Как звали неизвестных») нет никаких свидетельств генерала Шиошвили.
Фамилия Шиошвили в этом очерке упоминается лишь единожды. Бывший командующий артиллерией 43-й армии генерал-лейтенант Пласков Г.Д. рассказывает, что он с нетерпением «ожидал донесений бывшего начальника разведотдела армии генерал-майора Шиошвили П.Ш.». И всё! А исходя из послужного списка генерала Шиошвили, опубликованного в интернете, известно, что должность начальника разведки 43-й армии Пантелеймон Шиоевич занимал в период с ноября 1941 года по июль1945 года. Поэтому действиями Маши Синельниковой по крайней мере в октябре 1941 года генерал Шиошвили руководить не мог. По всей вероятности, мы столкнулись с очередной фальсификацией Льва Аркадьева.
И, наконец, о военно-патриотических изысканиях сельской учительницы Натальи Николаевны Жажиной из деревни Корчажкино (ныне СП «Деревня Рудня»), о которых рассказала районная газета «Новое время». Сведения, изложенные в этой статье,— это компиляция из публикаций, найденных в интернете. В основном из опуса все той же Лины Торпусман. Меня заинтересовали лишь два момента из этой статьи:
«Немцы привели девушек в деревню 17 января 1942 года, во второй половине дня, со стороны деревни Булгаково. Прошел слух, что взяли партизанок в стогу сена, где они прятались. При них была неопровержимая улика — рация. (…)
19 января наши войска освободили Корчажкино. Безымянных разведчиц и советского бойца, расстрелянного вместе с ними, похоронили на пригорке у школы».
Как видим, изыскания учительницы порождают новые загадки. Оказывается, девушек задерживают вроде бы с рацией. Откуда взялась рация и зачем она понадобилась им в Корчажкино, где не было никаких стратегических объектов,— непонятно. Тем не менее, эта рация и стала главной причиной гибели девушек — у немцев не возникло никаких сомнений относительно их разведывательной миссии.
Во-вторых, двух «безымянных разведчиц» расстреляли не одних, а вместе с неким лицом мужского пола. После чего похоронили на пригорке у сельской школы в одной могиле вместе с этим неизвестным мужчиной.
Собственно, что всех похоронили в одной могиле,— не новость. Об этом еще упоминала Лина Торпусман. Наталья Жажина следом за ней называет этого мужчину «советским бойцом». Заслуга Жажиной в другом — она прямо указывает: этого «советского бойца» немцы также расстреляли 18 января 1942 года вместе с «безымянными разведчицами». Но откуда он появился в Корчажкино, когда там еще вовсю хозяйничали немцы? Почему его не похоронили в одной могиле с солдатами Красной армии, павшими при освобождении Полотняного Завода и окрестных сел, а оставили хоронить сельским жителям? И почему об этом третьем расстрелянном 18 января человеке предпочли не упоминать Лев Аркадьев и Лина Торпусман? Дальнейший ход событий, возможно, подскажет ответы на эти вопросы.
«Антисемитский» скандал и реинкарнация «подвига» на земле обетованной
Из книги Льва Аркадьева «Как звали неизвестных…»:
«Многие читатели в своих письмах спрашивают, будут ли награждены посмертно юные разведчицы. Разумеется, будут.
Но разве уже сейчас не оценен их подвиг памятью народной?! Вечной памятью! Стоило только показать фото по телевидению, рассказать в газете — и отовсюду отозвались: помним, никогда не забудем. (…)
Но те, кто только сейчас узнал о них, хотят узнать еще больше, чтобы навсегда запомнить, чтобы после и другим рассказать — сверстникам, детям. И шлют они письма с разных концов страны. (…)
Вот оно — бессмертие. Это когда из уст — в уста, от поколения к поколению. Когда народ помнит!». (Цит. изд., с.24-25)
Любопытно, что в том же 1973 году, когда эти проникновенные строки публициста Аркадьева пошли к читателю, вокруг имени Марии Синельниковой разгорелся скандал. Вот что об этом пишет Лина Торпусман:
«Итак, через 25 лет после гибели была выяснена судьба разведчиц. Началась подготовка документации на представление их к званию Героя Советского Союза. И вот тут выяснилось, что Мария Владимировна Синельникова (так в комсомольском билете) на самом деле Мира Вульфовна. Машина дала обратный ход до упора.
Генерал Шиошвили высказал предположение о предательстве Маши. Вполне вероятно, заявил он, что она работает на радиостанции Израиля или США. Имя Маши было стерто с памятника братской могилы воинов в г. Полотняный Завод, где она перезахоронена. Хотели стереть имя и с памятной доски в Московском институте иностранных языков, но воспротивился, кажется, парторг института, потребовавший письменного указания ЦК партии.
Осенью 1973 года, ничего не зная о позорной возне, развернувшейся вокруг Маши, я пошла в институт, посмотреть на ее бюст, изваянный скульптором Заиром Азгуром (народный художник Белоруссии, двоюродный дядя Маши Брускиной) и подаренный им институту».
Невольно ловлю себя на мысли, что где-то читал об этом бюсте, подаренном институту имени Мориса Тореза. Ах да, конечно же,— в книге «Как звали неизвестных…». Лев Аркадьев пишет:
«На месте расстрела отважных комсомолок студентами Московского института иностранных языков имени Мориса Тореза установлена мемориальная доска. А в вестибюле института — скульптура Маши, выполненная народным художником Белоруссии А.В. Грубе, ее имя золотыми буквами высечено на Доске вечной славы института». (Цит. изд., с.19)
После того как секретарь райкома комсомола Жихарев трансформировался в тетю Хану, не удивляюсь превращению народного художника Белоруссии А.В. Грубе в Заира Азгура. Для нас важнее другое — понять, почему «машина дала обратный ход до упора». Сентенция с записью в комсомольском билете лично меня не убеждает. Хотя бы потому, что комсомольский билет Маши Брускиной, если она действительно служила в Красной армии, должен был находиться у нее на руках. А при отправлении в тыл врага на боевое задание — сдаваться на хранение в разведотдел. В случае же ее гибели — передаваться в соответствующий политотдел. Однако в данном случае комсомольский билет Маши Синельниковой почему-то оказался на руках у ее родственников.
Понять причину произошедшего в 1973 году скандала сегодня довольно просто — стоит лишь включить компьютер и заглянуть в ОБД «Мемориал». В этой базе данных собраны и находятся в публичном доступе сведения о всех погибших, пропавших без вести, сгинувших в фашистских лагерях советских военнослужащих. Так вот — никаких упоминаний о пропавших без вести или погибших военнослужащих с именами Мария Вульфовна Синельникова или Надежда Ивановна Пронина там нет. По фамилии «Синельникова» я просмотрел всевозможные варианты имен и отчеств — нет ни Марии, ни Миры, погибшей или пропавшей без вести в январе или феврале 1942 года.
Есть в базе данных «Мемориал» Синельникова Миля Абрамовна, 1921 года рождения. Имя этой девушки не оставляет сомнений, что она была еврейкой. И известно про нее, что она пала смертью храбрых 1 июня 1942 года. То есть в один из самых критических моментов войны, когда немцы рвались на Волгу и на Кавказ. И была она бойцом Красной армии, а не пропагандистским симулякром. Однако творцам мифологии «еврейского героизма», как видно, нужна не просто погибшая за Родину девушка — им нужна культовая героиня, новая Зоя Космодемьянская. Поэтому судьба Мили Абрамовны Синельниковой им не интересна.
Миля Львовна против антисемитов из Калужского обкома КПСС
А теперь вернемся к якобы существовавшему в СССР государственному антисемитизму. Если в очерке Льва Аркадьева об этом явлении нет ни строчки, то у госпожи Торпусман — это одна из ключевых идей. Вспомним, как она объясняет отказ присвоить посмертно звание Героя Советского Союза своей покойной троюродной сестре. Если верить Торпусман, это произошло потому, что в директивных инстанциях выяснили, что Мария Синельникова была еврейкой.
Однако оказывается, что именно секретарь парткома института имени Мориса Тореза решительно препятствует устранению мемориальной доски с именем Маши. Даже требует письменных указаний из ЦК КПСС на проведение подобной акции. В Конституции страны 1977 года было записано, что КПСС является руководящей и направляющей силой советского общества. Стало быть, если в СССР существует де-факто государственный антисемитизм, партийные органы в центре и на местах должны были проводить антисемитскую политику. А тут как раз секретарь парткома против демонтажа мемориальной доски. Возникает вопрос: а был ли мальчик? То есть государственный антисемитизм?
Но дальше — больше! Множится и растет число моральных побед дальних родственников Маши Синельниковой над партийными антисемитами. Лина Торпусман сообщает об этом с неким торжеством:
«…И только через семь лет, зимой 1980 года, от Машиной тети Мили Милькиной я узнала подробности дела «о предательстве».
Николай Маркович Синельников подал на генерала Шиошвили в суд за клевету. Суд вынес поразительное решение: никто не виноват. Ни генерал, ни погибшая разведчица, так как «нет порочащих данных». С этим решением суда Миля Львовна поехала в Калужский обком партии.
Миля Львовна, высокая властная женщина с мощным голосом, старый член партии, была председателем совета ветеранов 60-й больницы для персональных пенсионеров. Когда главврач больницы и вся администрация были бессильны выписать уже подлеченного упиравшегося ветерана, решившего еще месяц-другой побыть на хороших дармовых харчах и сэкономить денежки, применяли последнее средство: призывали Милю Львовну. После ее разговора с упрямцем пациент из больницы уходил.
Миля Львовна отправилась «со скандалом» в Калугу, и имя Маши было восстановлено на памятнике братской могилы павших воинов. «У меня племянники — герои»,— басила Миля. Другого ее племянника, 15-летнего Исаака, немцы повесили. Он был в партизанах Белоруссии, что-то взорвал, бежал, был выдан и казнен».
Итак, партийные комитеты в центре и на местах всячески потворствуют этому позорному явлению — антисемитизму. И вдруг в Калужский обком КПСС врывается старый член партии Миля Львовна Милькина и заставляет восстановить на памятнике погибшим советским воинам в поселке Полотняный Завод имя своей племянницы. А в качестве аргумента ссылается на решение суда, который якобы не пришел ни к каким определенным выводам.
И вот здесь, на мой взгляд, публицист Торпусман не права. Суд вполне законно и обоснованно пришел к выводу, что никакой предательницей Мария (Мира) Синельникова никогда не была. Ведь к моменту судебного разбирательства (если таковое на самом деле имело место) было документально доказано, что в Красной армии она не служила и присяги не принимала. Стало быть, ей некому и нечему было изменять. А то, что молодая девушка оказалась на оккупированной территории с каким-то неизвестным мужчиной,— еще не доказательство ее предательства.
По этой же самой причине Машу Синельникову нельзя считать и «героической разведчицей». Нет ее в списках боевых потерь и пропавших без вести воинов, нет ее в ведомостях на довольствие бойцов 43-й армии. Смерть же от немецкой пули в деревне Корчажкино — это скорее простая трагедия. Просто девушке фатально не повезло — оказалась не в то время и не в том месте и стала невинной жертвой той войны. И не ее вина, что бессовестные пропагандисты пытались сделать из нее новую Зою Космодемьянскую и выставить ее жертвой государственного антисемитизма.
Сестры и внучки «героических разведчиц»
В завершение хотелось бы сказать, что история с попытками героизации Маши Синельниковой и Нади Прониной не завершилась и по сей день. Как выясняется, скандал 1973 года, который, казалось бы, должен навеки похоронить недобросовестный миф о «героических разведчицах 43-й армии», сегодня основательно подзабыт. Забыли о нем и в Израиле, и в России. Зато вновь востребованы лживые мифы. Судя по упоминаниям в интернете, первая публикация госпожи Торпусман на эту тему состоялась еще в 1999 году в «Еврейском камертоне» под редакцией Л. Школьника. Последняя — в 2012 году в еврейском международном журнале «Мы здесь». Маша (Мира) Синельникова претерпела и от немецких фашистов (лишивших ее жизни), и от советских антисемитов (лишивших ее геройского звания). Впрочем, если кто-то желает потреблять продукцию пропагандистов-мифотворцев,— это его личное дело.
Меня больше волнует другое. Вдумайтесь только: у разведчицы Нади Прониной, которая была расстреляна вместе с Машей Синельниковой, объявилась в Москве внучка. Внучку зовут Светлана Жбанова, и она всерьез увлечена популяризацией подвига своей героической бабушки. Вот ведь как получается — отправляясь в немецкий тыл, 17-летняя комсомолка Надя Пронина оставила где-то малолетнего ребенка. Иначе откуда взяться внучке. Сюжет почти как в фильме «Офицеры». Однако кое-что из того, что сегодня делает госпожа Жбанова, работает не на укрепление, а на разрушение мифа. В частности, внучка Надежды Прониной обратилась в администрацию Черемисиновского района Курской области с просьбой помочь установить место рождения ее бабушки. Администрация постаралась, и «в ходе работы с архивными документами было выяснено, что Надежда Петровна Пронина действительно может являться уроженкой деревни Липовское, территориально относящейся к Черемисиновскому району». Все бы хорошо, но есть одно «но». Во всех прежних публикациях Надежда Пронина фигурировала с отчеством Ивановна. В результате усилий внучки разведчица Пронина раздвоилась, и теперь у нее два отчества.
Несмотря на ирреальность происходящего, оказалось, что на имени Надежды Прониной можно даже заработать. На сайте «Наше Подмосковье» я наткнулся на страничку «Премия губернатора Московской области». Данная премия вручается жителям Подмосковья за наиболее успешные и социально значимые инициативы и проекты. И среди этих проектов упомянут один, по исследованию подвигов Надежды Прониной. Данным проектом с 1970 года (!) упорно занимается воспитатель одного из детских садов города Климовска Московской области. Судя по фото, за прошедшие десятилетия руководитель проекта достигла пенсионного возраста и обзавелась группой молодых фанаток, так же неравнодушных к подвигу Надежды Прониной. К сожалению, мне не известно, удостоилась ли воспитатель премии правительства Московской области или только лишь на нее претендует.
И, наконец, в канун 70-летия Победы на здании средней школы города Подольска, где до войны учились Маша Синельникова и Надя Пронина, была открыта мемориальная доска, призванная увековечить подвиг «героических разведчиц».
Как видим, дело Кривицкого-Аркадьева живет и процветает.
(продолжение следует)
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
