Данные различных исследований показывают: в России растёт потенциал трудовых протестов. На фоне кризиса граждане стараются противостоять увольнениям, сокращениям и задержкам зарплат. Пока акции носят точечный характер, но эксперты прогнозируют расширение базы социального недовольства. Власти не удовлетворяют требования бастующих, что в перспективе ведет к политизации протестных акций. Саратовская область не остаётся в стороне, свидетельством чему стали недавние волнения рабочих заводов «Контакт» и Автономных источников тока, а также забастовка строителей моста в Балаково. По сравнению с другими странами, опыт классовой борьбы в России ещё очень незначителен. Тут сказываются несколько факторов — слабость профсоюзов, отсутствие рабочей партии и — как следствие — количество рабочих-депутатов в представительных органах власти на уровне социологической погрешности на фоне засилья коммерсантов, бюрократов и силовиков. Первые ростки рабочей самоорганизации на протяжении многих лет давились административным ресурсом, подкупом, а нередко и репрессиями в отношении рабочих активистов. Станут ли очередной кризис и ухудшение положения трудящихся толчком для качественного изменения ситуации? Об этом и многом другом мы говорим с нашими экспертами.
Илья Будрайтскис, историк, публицист
Александр Никитин, председатель Саратовского правозащитного центра «Солидарность»
Игорь Осовин, журналист, главный редактор интернет-ресурса Conspirology.org
Иван Овсянников, активист Межрегионального профсоюза «Рабочая Ассоциация»
1. Как экономический кризис в России в целом и Саратовской области — в частности отражается на ситуации в промышленности? Связан ли с этим рост трудовых протестов и забастовок в стране?
Иван Овсянников. Отражается, и во многих случаях — катастрофически. В экономике — рецессия. Прогноз о «нулевом экономическом росте» к концу этого года считается «оптимистическим». При этом бизнес пытается решить свои проблемы, снижая зарплаты, уровень которых в сегодняшней России ниже, чем в Китае, Сербии, Румынии. Рабочие в автопроме, да и в других отраслях, уже два года живут под страхом массовых сокращений, в условиях отсутствия индексации (т.е. реальное содержание их зарплат падает). На многих предприятиях — хронические простои, а это тоже означает падение заработков.
Правда, Минтруд постоянно озвучивает «утешительные» данные по безработице. Однако, по его мнению, в России, например, «нет бедных пенсионеров по формальным признакам». Вот и безработицу они тоже по формальным признакам оценивают. Проблема в том, что при таких мизерных пособиях и бюрократии большинство потерявших работу на биржу труда просто не обращаются.
Что касается трудовых конфликтов, их статистика бьет рекорды. В феврале было опубликовано исследование Центра экономических и политических реформ, согласно которому число трудовых протестов выросло в 2015 году на 40% по сравнению с 2014-м. В регионах это самый распространенный вид протестной активности. Однако эти акции не всегда попадают в поле зрения СМИ, они носят разрозненный, точечный и обычно — неорганизованный характер. Часто люди сначала начинают забастовку, а уж потом думают о создании профсоюза.
Александр Никитин. Особенностью русского экономического кризиса является то, что он протекает в условиях отсутствия реальной конкуренции и свободы политической деятельности, а наша так называемая экономика представляет собой в целом не современное индустриальное производство, а полуфеодальную промысловую деятельность, основанную на крышевании и цеховой монополии. Именно поэтому многие предприниматели и экономисты говорят о необходимости новой индустриализации, чтобы хотя бы вырваться из удушающей атмосферы господствующего феодализма, хотя новая индустриализация поможет, в случае удачи, только более успешно включить русскую экономику в международное разделение труда, но никак не решит проблемы ее глобальной отсталости и периферийности.
Хозяева-промысловики и курирующие их муниципальные и государственные чиновники, чьи интересы лишь опосредованно связаны с интересами наемных рабочих (это относится к «синим» и «белым воротничкам» и к тем, кто до «воротничков» еще недотянул), убеждены, что все тяготы экономического кризиса должны быть компенсированы им за счет снижения и ограничения трудовых прав рабочих, в том числе за счет сокращения оплачиваемого рабочего времени, снижения уровня заработной платы и увода трудовой деятельности наемных работников в тень. В некоторых, очень редких, случаях это вызывает законный протест рабочих. Поэтому наблюдаемый рост забастовок и иных трудовых протестов напрямую связан с экономическим кризисом.
Илья Будрайтскис. Показатели промышленного спада в России, как известно, достигли максимума в прошлом году, составив 3,4%. Несмотря на то, что темпы падения сегодня замедляются, экономика остается в глубоком кризисе, причины которого не являются временными, но укоренены в самой структуре российского капитализма. Более того, выход из кризиса, который сегодня предлагается правительством, направлен не на трансформацию этой модели, но стремится ее законсервировать при помощи масштабного наступления на уровень жизни большинства населения. Так, в недавно опубликованном проекте Минэкономразвития понижение стоимости рабочей силы представляется в качестве основного инструмента восстановления инвестиционной привлекательности страны. Сложно не заметить, что этот подход практически точно соответствует так называемой «политике строгой экономии», которую элиты Евросоюза последние годы навязывают странам-должникам в качестве безальтернативного плана экономического «оздоровления». В таких странах, как Греция, Испания и Португалия, как мы знаем, этот курс встретил жесткое сопротивление снизу — как в виде организованного забастовочного движения, так и через массовое голосование за радикальные левые партии (такие, как греческая СИРИЗА или испанский «Подемос»), заявлявшие о неприятии логики «строгой экономии». Такое сопротивление оказалось возможным не только как автоматическая реакция на падение уровня жизни, но и как проявление укорененных в этих странах традиций гражданской и классовой солидарности. В России, несмотря на внушительный рост локальных протестов за последний год (прежде всего, против задержек зарплат), они не выходят на общенациональный уровень, сосредоточены на решении своих конкретных проблем и не способны поставить вопрос о пересмотре правительственного курса. Конечно, на этом фоне есть яркие исключения — такие, как межрегиональная акция дальнобойщиков в конце прошлого года. Но в целом отсутствие солидарных протестов связано с процессом разрушения и деградации российского общества в последние два десятилетия, его неспособностью осознать свои интересы как единое целое.
Игорь Осовин. Так как Саратовская область сегодня относится к категории депрессивных регионов, экономический кризис бьёт по ней не так сильно, как мог бы (если человека переехал поезд, его уже вряд ли зарежут при ограблении). Кстати, то же касается и так называемых регионов-середнячков, привыкших рассчитывать не столько на дотации из федерального бюджета и внешние инвестиции, сколько на собственные силы.
Рост трудовых протестов и забастовок в России, на мой взгляд, если и связан с кризисом, то очень опосредованно. Здесь и сейчас людей гораздо проще вывести на публичный протест (в том числе — уличный), когда им элементарно нечего есть, или когда их заставляют жить в невыносимых условиях: к примеру, когда обдираловка в сфере ЖКХ начинает принимать совершенно невыносимые масштабы.
2. Почему в отличие от многих других стран в России крайне слабо рабочее движение? В первую очередь у нас крайне малочисленны реальные профсоюзы, а официальная ФНПР является приводным ремнём правящей бюрократии.
Илья Будрайтскис. Сильное рабочее движение никогда не возникало, так сказать, естественным путем, просто из факта наличия крупных промышленных предприятий с десятками тысяч работников. Для появления настоящих рабочих организаций необходимы особое сознание, коллективное достоинство и уверенность в собственных силах. То есть ровно то, что, например, продемонстрировали советские шахтеры, принявшие участие в колоссальных забастовках 1989-90 гг. Это были люди, относившиеся к своему рабочему месту не как к случайному и временному, убежденные в своем значении и важности для страны. Тот, советский рабочий класс, заявивший о себе в короткий период перестройки, был фактически экономически и социально разгромлен в последующий период приватизации и массового банкротства предприятий 1990-х. По некоторым данным, до 50% промышленных рабочих тогда лишились постоянной работы, превратившись в мелких предпринимателей, временно занятых или маргиналов. В 2000-е, на восходящей экономического роста, рабочий класс отчасти восстановился — но его самосознание уже было другим. Теперь большинство воспринимало свое положение как одолжение со стороны работодателя, которое он готов сделать в обмен на лояльность к любым своим решениям. Наследник старых бюрократизированных советских профсоюзов, ФНПР, помогал собственникам воспитывать эту лояльность и поддерживать их полный контроль над трудовыми коллективами. По-настоящему независимые профсоюзы развивались лишь в отдельных отраслях, где по каким-то специфическим причинам давление хозяев не было настолько сильным (например, на новых автомобильных предприятиях транснациональных корпораций).
Иван Овсянников. На мой взгляд, проблема не только и не столько в ФНПР, сколько в положении российского рабочего класса в последние десятилетия. В 80-90-е рабочее движение было на подъеме. Можно вспомнить те же мощные забастовки шахтеров в конце 80-х или «рельсовую войну» в конце 90-х. Однако это были оборонительные бои. Страна переживала катастрофическую деиндустриализацию, рабочие деклассировались. Потом, в годы так называемой стабильности, эта тенденция к деиндустриализации сохранилась. Пока олигархи наслаждались притоком нефтедолларов, промышленность продолжала тихо деградировать. Зарплаты, правда, выросли (при низкой производительности), но это, скорее, играло роль наркотика, чем стимулировало борьбу. После 90-х уровень сознательности рабочего класса и его требования к жизни были очень низкими.
Однако в эти годы все же возникло некоторое количество современных производств, часто принадлежащих ТНК. Именно на таких заводах, как «Форд» или «Фольксваген», мы видели самые впечатляющие примеры профсоюзной борьбы за последнее десятилетие. Во многих других отраслях возникали снизу, с нуля, новые профсоюзы, как правило, входящие в структуру Конфедерации труда России: это МПРА, профсоюз медработников «Действие», Новопроф и многие другие. Так что я не сказал бы, что в профдвижении царит застой. Профсоюзные организации возникают постоянно, просто не все из них выдерживают прессинг работодателей, которые обычно пытаются задушить такие профсоюзы на корню, часто при поддержке силовиков и губернаторов, как это, например, происходит в Калуге.
Игорь Осовин. Как и любое другое, рабочее движение нуждается в грамотной организации и структурировании. Для этого необходимо время. Этого времени у России и российского общества не было: на протяжении ХХ века, как известно, Россия дважды кардинальным образом меняла общественно-экономическую формацию, причём оба раза — революционным путём. Такие резкие «зачистки» общества явно не способствовали формированию, в том числе, и сильного профсоюзного движения.
Это — с одной стороны. С другой — профсоюзы я бы тоже не идеализировал, это тоже не панацея, а вполне себе встроенная в структуру власти система, вне зависимости от того, где развиваются события — в СССР или в США.
Кроме того, в России, в силу основных черт русского национального характера, личностно-дружественные связи имеют приоритет над связями официально-производственными. Упрощённо говоря, другу русский человек гораздо больше доверяет в полной мере, а вот коллеге, профсоюзному лидеру — гораздо реже и гораздо меньше.
Александр Никитин. Слабость рабочего движения в России обусловлена отсутствием рабочего класса в его классическом понимании. То, что имеется, является проторабочим классом. Сильный удар по советскому рабочему классу нанесла приватизация предприятий, в ходе которой были выброшены за ворота миллионы «старых» квалифицированных тружеников, в одночасье лишившихся своего социального статуса и рабочего места, так как процедуре приватизации всегда предшествовала процедура банкротства. В это же самое время стал сильно и быстро меняться социальный состав рабочего класса. В города пришла новая волна безработных сельских жителей. Это привело к практической парализации рабочего движения (если не принимать во внимание массовую организацию рабочих протестов одними «прихватизаторами» разоренных предприятий против своих таких же алчных конкурентов), которое и без того сильным не было. В рабочем классе резко упал уровень осознания своих классовых (групповых) интересов. Низкий уровень политической культуры рабочих повсеместно накладывается на серьезную психологическую травму (еще мало кем из рабочих и интеллигенции осознанную), нанесенную массовым отказом от социалистических ценностей. При наличии выбора — социализм с человеческим лицом или феодальное сословное общество — большинство русского населения стихийно выбрало последнее, получив в придачу и все прелести феодализма: криминальный беспредел и неравенство граждан перед законом.
В таких условиях верхушка ФНПР, которая была частью советской номенклатуры, сама вовлеклась в приватизацию профсоюзной собственности и умело использовала незначительные остатки организованного рабочего класса исключительно для давления на власть, чтобы обеспечить себе жирный кусок делившегося пирога. Вследствие этого профсоюзы повсеместно хирели и разваливались.
У немногочисленных реальных профсоюзов сегодня не хватает опыта, знаний ведения профсоюзной работы в условиях агрессивной феодальной среды, в условиях зараженности основной массы рабочих мелкобуржуазно-феодальной психологией; а также не хватает сторонников среди трудящихся, готовых бороться за свои права и свое человеческое достоинство. Поэтому, прежде чем реальные профсоюзы встанут на ноги, должны пройти годы и годы.
3. Почему, на ваш взгляд, в органах власти в стране нет или крайне мало депутатов-рабочих? Можно ли в данной связи говорить, что государство находится в руках крупного бизнеса и прежде всего сырьевого?
Иван Овсянников. Я думаю, так и есть. С одной стороны, власть любит хвастаться своей близостью к народу, к «условному Уралвагонзаводу». Однако в реальности подавляющее большинство депутатов всех уровней, сенаторов и чиновников — это представители бизнеса, которые открыто лоббируют интересы класса капиталистов. Здесь очень показательна судьба законопроекта об обязательной индексации зарплат, который с 2013 года продвигает МПРА (Межрегиональный профсоюз «Рабочая Ассоциация».— Авт.). Речь идет о том, чтобы обязать работодателей восстанавливать покупательную способность зарплаты работников, повышая ее на официальный процент годовой инфляции. Мера, очевидно, справедливая и сверхактуальная в условиях кризиса. Однако единоросское большинство эту инициативу саботирует. Притом, что зарплаты самих депутатов и госчиновников индексируются исправно и регулярно.
Игорь Осовин. Потому что депутат-рабочий — тоже не гарантия защиты интересов этих самых рабочих. Вот пример — выходец из Перми Валерий Трапезников, член «Единой России» в Госдуме. Тоже рабочий — попал в Госдуму в 2011 году от станка ОАО «Стар», где работал токарем. Только почему-то при принятии откровенно антисоциальных законов, ухудшающих жизнь, в том числе рабочего класса, он голосует за их принятие. Или — за непринятие законов, увеличивающих льготы отдельным категориям россиян (как это было, например, 19 января 2016 года, когда в Госдуме был окончательно отклонён проект закона «О детях войны»).
Находится ли государство в руках крупного бизнеса и, прежде всего, сырьевого? Да, но в гораздо большей степени — в руках финансово-спекулятивного бизнеса.
Илья Будрайтскис. Рабочий класс действительно полностью лишен какого-либо политического влияния в нашей стране. И причина этого не только в том, что государственный аппарат связан с большим бизнесом, но прежде всего потому, что сами рабочие не убеждены в необходимости собственной, классовой политической силы. Появление таких сил в разные периоды истории в разных странах было связано с коллективной упорной борьбой, которая заставляла господствующие элиты отступать. И поэтому исключительно важно, что сегодня, даже в печальной российской ситуации, появляются рабочие лидеры, которые стремятся, чтобы голос наемных работников звучал громче — в том числе и в органах законодательной власти.
Александр Никитин. Чтобы выражать интересы рабочих, не обязательно самому депутату быть рабочим. Кроме того, при отсутствии организованного рабочего класса, осознавшего свои экономические, социальные и политические интересы, так называемые рабочие слои не могут представлять какого-либо практического интереса для «реальных» (то есть не имеющих устоявшихся убеждений и взглядов, готовых в зависимости от ситуации менять свою окраску за чечевичную депутатскую похлебку) политиков. Если рабочему классу удастся осознать свои классовые интересы и реально объединиться, вся нынешняя продажная свора «реальных» политиков на коленях и животе приползет в рабочие организации, предлагая свои услуги, в надежде сохранить себя во власти.
Сегодня власть у нас в России находится в руках олигархии, в которой вокруг бюрократии объединились представители крупного бизнеса, прежде всего, конечно, сырьевого. И эта власть у них будет в руках ровно до того дня, пока рабочий класс это будет позволять.
4. Есть ли сегодня в России партия, представляющая интересы рабочего класса? Если нет, что необходимо делать для её создания и возможно ли это в современных условиях?
Александр Никитин. Сегодня условий для создания реальной партии рабочего класса нет. Поэтому все подлинные социал-демократические и социалистические проекты один за другим терпят крах. Сейчас время, если обратиться к русской истории рабочего движения, так называемой кружковщины и просвещения. Правда, надо признать, что своей жадностью и беспардонностью правящая элита создает благоприятную почву для быстрого самовоспитания и политического взросления рабочего класса.
Илья Будрайтскис. Однозначно, такая партия сегодня в России отсутствует, и чем глубже мы погружаемся в кризис, чем наглее попираются самые элементарные права наемных работников, тем больше ощущается ее необходимость. Принципиально важно, что такая партия должна быть именно результатом сознательных действий самих рабочих. Об этом важно помнить и потому, что ухудшение ситуации будет порождать все больше искусственных структур, созданных сверху, чтобы спекулировать на социальной риторике и служить для «выпуска пара».
Иван Овсянников. Думаю, что единой партии рабочих сейчас в России нет. Есть самые разные левые политические силы, от очень умеренных до радикальных, которые в разной степени и разными методами способствуют развитию рабочего движения. Мне кажется, что сейчас на повестке дня стоит, прежде всего, развитие организованного рабочего движения. Если оно будет расти, то, несомненно, станет социальной базой для самых разных политических течений левого спектра.
Игорь Осовин. Нет. А её, по большому счёту, никогда и не было. РСДРП-ВКП(б)-КПСС ведь тоже не в счёт, если вспомнить, что обещали, и что реально, по приходу к власти, большевики начали делать. Дело в том, что современное социально-политическое устройство общества западного образца насчитывает не такую уж и большую историю — не более 250 лет. И начало такому устройству общества, как мы знаем, было положено двумя процессами, развивавшимися параллельно,— Великой Французской революцией, стартовавшей в 1789 году, и становлением США в качестве самостоятельного государства нового типа (с 1776 года). Именно с этого момента политические партии и вошли в обиход современного социума.
Один из наиболее интересных французских историков XIX-XX веков — Огюстен Кошен — был уверен, что Французская революция явилась следствием незримой, но чрезвычайно активной деятельности так называемого «малого народа» — всех этих энциклопедистов, масонов и прочих философов-интеллектуалов. Этот «незримый колледж» за 30-40 лет своей подпольной деятельности, капитально оторвавшись от нужд и чаяний так называемого «простого народа», тем не менее, смог навязать европейскому обществу в целом именно свой взгляд на мир. Кошен в своих работах, кстати, упоминал одну из таких скрытых групп, которая так и называлась,— «политики».
Создание «рабочей» партии, как вчера, так и сегодня — это, прежде всего, финансово-затратный процесс. Стало быть, для этого необходимы, как минимум, два условия: заинтересованный в этом движении круг лиц и финансовое, интеллектуальное и кадровое обеспечение такой организации.
5. Можно ли в связи с ухудшением экономической ситуации ждать выхода рабочего класса на политическую арену? Какую роль в современной России играет рабочий класс? Способен ли он стать самостоятельным субъектом?
Иван Овсянников. Я в это верю. Других источников исторического оптимизма у нас нет.
Илья Будрайтскис. Мне кажется, что само понятие «рабочий класс», которое в сегодняшней России не имеет ясного политического смысла, способно ввести в заблуждение: можно подумать, что речь идет лишь о работниках крупных промышленных предприятий. Необходимо говорить о том, что попираются интересы работающего большинства в целом: это и бюджетники, переживающие волну «оптимизаций» больниц и школ, и индивидуальные предприниматели (например, дальнобойщики), на которых обрушиваются все новые поборы со стороны государства, и жители моногородов, ставшие заложниками корпоративных собственников, и миллионы временно занятых, фрилансеров в российских мегаполисах, вообще лишенные каких-либо формальных прав, и пенсионеры, чьи скромные доходы превращаются в пыль из-за инфляции. Это те 99%, которые сегодня отчуждены от власти и собственности и привыкли воспринимать свое текущее положение с безропотностью и фатализмом вечной жертвы. Этим людям сегодня, как никогда, необходимо обрести чувство достоинства и солидарности по отношению к друг другу. Им нужно, наконец, осознать себя обществом, народом, который, согласно букве Конституции, является единственным источником власти в России.
Александр Никитин. Пока для этого нет никаких объективных условий. В России не решены задачи буржуазно-демократической революции. Третье буржуазное сословие сегодня в России находится на периферии экономической и политической жизни, задавленное бюрократическо-олигархическими феодальными кланами. Из первого класса нельзя сразу перейти в десятый. Октябрьская революция этому наглядное доказательство. Поэтому сегодня первоочередной задачей является передача всей полноты власти «третьему сословию», установление реальной демократической республики.
Игорь Осовин. Ожидать можно всего, чего угодно. С точки зрения исторического опыта, сегодня вряд ли появится специфическая партия, защищающая именно промышленных рабочих. Потому что пролетариат в марксовско-ленинском смысле сегодня, как в России, так и в мире, не столь многочисленный, как это было ещё лет 50 назад, и не играет такой большой роли ни в силу своего численного состава, ни в силу престижа, авторитета. Другое дело, что для «раскачки» и дестабилизации общества той или иной страны (или группы стран) сегодня существует масса иных, «непартийных», способов, реализацию которых мы и видим,— мигранты, религиозные фанатики, международные террористы, угроза астероидной атаки, пандемия очередного гриппа или лихорадки и т.п.
Рабочий класс в широком его современном понимании (то есть не только занятые в промышленном производстве граждане), в принципе, может стать самостоятельным субъектом политической жизни и сегодня, учитывая то, о чём я выше уже говорил,— особенности русского социального архетипа. Отечественные социологи (такие, к примеру, как Людмила Собчик, Валентина Чеснокова) ещё с 1970-х годов пытались выявить основные черты русского национального характера и пришли к любопытному выводу. Если использовать терминологию психиатров, русский национальный характер можно охарактеризовать как эпилептоидный. Это не медицинский термин (оттуда он был взят только в качестве подходящего описания), а, скорее, социальный. В чём тут суть?
Русские люди очень терпеливы и могут выдерживать крайне сильное внешнее давление (отсюда многочисленные мифы о рабском менталитете русских). Если в обществе при этом существуют системы сброса такого давления, как персонального, так и коллективного, тогда общественно-социальная система довольно долгое время может находиться в относительно стабильном состоянии. Если системы сброса давления нет, начинается её поиск — кто-то уходит в алкоголизм, кто-то в наркоманию, кто-то в поиски Шамбалы, но всё это ситуацию не спасает. Поэтому общее напряжение в обществе, индивидуальное и массовое, продолжает нарастать, после чего следует взрыв (отсюда многочисленные мифы о загадочном и непредсказуемом русском характере).
Это сегодня видит каждый из нас: уровень бытовой агрессии в российском обществе явно зашкаливает. И это означает, как мне думается, что близка точка очень сильного социального взрыва, если обществу не будет предложен вариант какого-то успокоения, перевода накопившегося напряжения в созидательное русло. Грозящий социальный взрыв вполне схож с тем, который произошёл в 1917-1919 годах, в том виде, как мы его знаем по мемуарам, прессе тех лет и прочим историческим источникам. Во время таких социальных взрывов появляется масса лидеров нового типа, которые не только предлагают новые идеи, но и могут их реализовать на практике, чего ранее они позволить себе не могли. Причём люди эти идеи горячо разделяют и идут за теми, кто их провозглашает.
Вполне возможно, что в результате такого социального взрыва рабочий класс вновь и станет самостоятельным политическим субъектом. Хотя, как показывают предыдущие исторические прецеденты,— ненадолго.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
