Я — писатель-невидимка. По прошлым временам — писатель, по нынешним — не писатель. Меня нет, поскольку остаюсь членом СП СССР, в который был принят в 1976 году. Ни в какие другие Союзы, а в нашем городе их сейчас три — России, Российский и ещё какая-то Ассоциация, больше не вступал. Несуществующий член несуществующего Союза. В 1998 году официально «Уведомил» собратьев по перу в Саратове и В.Н.Ганичева в Москве, что ухожу из СП в одиночное плавание. Демарш, конечно. Основная причина: уж больно склочная гавань. Надоели местечковая грызня, заушательские разговоры — кто графоман, кто талант, кто вообще бездарь. Изредка зайду в контору, которой когда-то «правил» в качестве ответственного секретаря, посочувствую нынешнему председателю, которого едят поедом, и советую: уж коль вляпался в эту должность, терпи. Я, говорю, под потоком анонимных кляуз и доносов два срока вытерпел, а тебе что – тебя только в газетах полощут.
Союз был искусственной присталинской чиновничьей надстройкой, исполнявшей обязанности то доброго воспитателя в детском саду, то злобного тюремного надзирателя. При нынешней свободе слова существование Союза-(ов) бессмысленно. Над художником не может быть никаких начальников, никаких руководителей. Все бытовые проблемы писателей, которые решали писатели-чиновники, должны решаться в Литфонде. Одном-единственном и для столицы и для провинции. Причём надо категорически запретить принимать на работу в Литфонд прозаиков, поэтов и критиков. Все литфондовские должности — от главного управителя до младшего клерка — занимают те, кто дал письменную клятву: ни стихов, ни романов, ни статей, ни пьес и сценариев не писал, не пишу и не буду, если же вдруг чёрт дёрнет на рифмоплётство или ещё куда, обязуюсь тут же положить заявление об уходе с работы. Так должно быть. Просто писатель и писатель-чиновник — это всегда повод к зависти, к ревности, к подозрениям, к недоверию, к мелкому мздоимству (по приёму в члены СП), это и хвост из лизоблюдов и подхалимов. Однажды мне пришлось наблюдать препротивную сцену, когда неплохого, в общем, писателя прилюдно величали гением; ни подхалим не краснел, ни литературный босс не смутился; оба, видимо, считали, что провинциальные пеньки должны верить и поклоняться «гениальному» имярек. Литфонд, как и в советские времена, должен заниматься поликлиниками, домами творчества, судебными тяжбами, квартирами, «пыжиковыми шапками», орденами и медалями — быть социально-коммунальным министерством. Когда «портянками» занимаются знаменитые писатели, это должно быть стыдно им и позорно для страны. Невозможно представить, чтобы для таких дел со своих вершин опускались Толстой или Достоевский и писали прошения царю или губернаторам.
Сейчас в трёх саратовских Союзах около сотни писателей. То, что раньше публиковалось в заводской многотиражке или стенгазете, теперь печатается в издательствах. Приносишь рукопись, кладёшь деньги на бочку — и получай себя-любимого в твёрдом переплёте с золотыми вензелями и завитушками. Одна книга, вторая, десятая… вплоть до собрания сочинений, вплоть до конкуренции с Львом Толстым по количеству томов. Качество рукописи издательский бизнес не волнует. Тираж зависит от толщины твоего кошелька и от количества друзей и родственников, которым надо раздарить тираж. Даже бедный сочинитель при определённой экономии на желудке и на дешёвых second hаnd*овских штанах сможет наскрести деньжат на минимальный тираж— 50 экземпляров. Пара таких изданий, и автор с гордым видом выходит из писательской конторы с членским билетом СП в кармане. Вот она — слава! — мечта всей жизни.
В Международном сообществе писательских союзов, как я-невидимка случайно узнал из «Общеписательской Литературной газеты», сейчас «25 тысяч писателей из 26 стран». Из каких стран и сколько знаменитых иностранцев не сказано, но цифры заставляют задуматься: хорошо это или плохо? Сорок лет назад в СССР с шестнадцатью республиками писателей было 14 тысяч с небольшим хвостиком. Ныне в СП стали принимать так, как когда-то Минин и Пожарский собирали ополчение для войны — чем ни больше, тем лучше. У нас билеты «ополченцев» получили постаревшие, поседевшие, полысевшие участники литературных объединений. Не за вдруг открывшийся талант, а за долготерпение, за долгохождение, за то, что примелькались в Союзе. Одна преданная поэзии бабулька продала дачу, выпустила две или три книжки, стала членом СП… Печальная история. Раньше рукописи оценивали редакторы, профессиональные прозаики и поэты, критики, тираж определяли книготорговцы. Последним препятствием к славе был цензор. Что — плохих книг не было? Были. Но коммерция разрушила какие бы то ни было шлюзы на реке графомании.
«Как поднять значение художественного слова»? — запоздало беспокоится ОЛГ.
Диагноз парадоксально прост: графомания вымрет, если ликвидировать Союзы писателей во всех ипостасях. Вместе с ними исчезают литературные чиновники, исчезает привлекательность членских билетов, как документа, якобы, удостоверяющего талантливость предъявителя. Все сочинители на равных — и старые и молодые, и знаменитые и безвестные, и талантливые и бездарные. Маленькая книжечка в красном сафьяновом переплёте с золотым тиснением теряет свойства козырной карты. Всё решает оригинальность рукописи. Пишущая братия группируется вокруг литературных журналов. «Новый мир» – это одна идейно-художественная группировка писателей, «Октябрь» – другая группировка и писатели другой идейной направленности, «Наш современник» – третья… Не писательская куча мала, а создаётся группировки, где у каждой свой литературный манифест, нечто подобное молодым «Серапионовым братьям». Дух коммерции растлил провинциальные издательства, они печатают книги, от которых их самих воротит, но сами-то денежные купюры не пахнут. Только журналы, имеющие лицо и сохраняющие его, способны осуществлять естественный отбор художественного слова. Что же касается массового народного заплыва по реке графомании, то Министерствам культуры следовало бы побольше внимания уделять литературным студиям при Домах искусств и Домах народного творчества, где преданные изящной словесности люди общаются, обсуждают написанное и совершенствуют художественный вкус.
Журналы необходимы! Это единственное место, где привечают критиков. Прозаиков полно, поэтов пруд пруди, а критики в большом дефиците. Потому что работа у них, как говорится не о них, и опасна и трудна. Трудна потому, что нужно лопатить эверестовы горы книг, а опасна потому, что авторы обидчивы. Они создают шедевры, а какой-то там шелкопёр сомневается. Кто не знает, что Хэмингуэй, встретив в издательстве критика, дурно отозвавшегося о его романе, разбил ему нос. Ну, от всемирно известного получить оплеуху ещё куда ни шло, но не все ведь Хэмингуэи. Для критиков, как редких, исчезающих животных, надо завести Красную Книгу. Записывать туда не всех, а только смелых и бесстрашных. Благоразумных, что переквалифицировались в литературоведы и наводят критику на мёртвых классиков, в Книгу заносить не надо. Довольны великие их оценками или не довольны они узнают при встрече на том свете. А вот Чёрную Книгу следовало бы завести на тех, кто публикует свои статьи под псевдонимами. Восстала из времён не иначе как 37-го года порода анонимщиков, доносчиков, стукачей. Испортят воздух и спрячутся за псевдонимом. Чего трусить-то? Выходи на литературный ринг и бейся за свою правоту. Нос что ли расквашенный жалко? Ну, не все писатели боксёры, не все.
Мой графоманский порох ещё не отсырел, но поскольку детской болезнью писательского тщеславия я давно переболел, то говорю себе: хочешь писать — пиши, но помни: государство ценит не живопись, а боевую журналистику. Там и политическая злободневность, и пропаганда патриотизма, и зуботычины врагам, и любовь к родине и всё, что требуется. Какое дело власть имущим до поэтических восторгов, что небо голубое, вода синяя, гора снежная, девочка очаровательная. То, что им нет до нас никакого дела, я осознал под старость лет, когда оформлялся на пенсию. Прикинул: сколько государство мне отвалит за тринадцать книг прозы и публицистики, не считая прочих публикаций? Оказывается, зря выпячивал романы и манкировал газетными статьями. Именно мелочь играла главную роль в рабочем стаже. Напечатал в газете крохотную статейку, допустим, в июне, бухгалтерия перечислила какие-то копейки в пенсионный фонд, собесовский чиновник ставит крыжик — весь июнь месяц трудился в поте лица! Но я прозаик, тугодум, каждый месяц строчить по роману хотелось бы, да кишка тонка. К тому же буквоед: каждое слово надо любовно обкатать, выбрав самое яркое, вкусное, сочное, единственно нужное. На роман уходят не месяцы – годы. Предпоследний я писал три года и три года искал спонсора или инвестора, на последний угробил пять лет. Итого, подсчитывал столбиком, – одиннадцать! Однако по понятиям федерального закона «О некоммерческих организациях» всё это время я бездельничал, дурака валял. Собесовский чиновник сминусовал одиннадцать лет из моего стажа, и пенсия здорово скукожилась. Но куда денешься: журналиста, как волка, ноги кормят, а прозаика — пардон... да и не кормит она вовсе.
Зачем это о грустном? Да старый я потому что, как молодым не посоветовать:
— Не ходите ребята, в писатели, ничего там хорошего нет.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
