Улыбка по поводу былых суеверий.
Все гляжу, вытягиваю шею:
Нет погоды много дней подряд,
Совершу я жертвоприношенье, –
Может, самолеты прилетят?
Антонина Кымытваль
В тундру наконец пришло короткое лето. Природа и люди спешат доделать тысячу дел, успеть перед долгой порой морозов и пурги запастись, созреть, окрепнуть. Таков ежегодный цикл, условия жизненной задачи, в которые вы, приезжий человек, не вписываетесь никак. И изменить их никак не можете – вам нечего предложить взамен. Потому что ваши привычные ценности не стоят здесь ничего.
Жизнь мерится не днями и часами, а событиями, погодными условиями, делами, которые необходимо сделать. Поэтому неважно, что вы здесь ожидали увидеть и получить, обязательно все будет не так, а иначе.
Здесь можно застрять в любой точке на несколько дней и дольше, поэтому нужно возить с собой все необходимое плюс немалый запас жизненной философии. Если вы привыкли все планировать, и у вас вечно мало времени, вы сойдете тут с ума. Или наоборот: наконец, станете человеком.
При немыслимых расстояниях дорог почти нет. Не то что железных, а вообще никаких. Самолеты-вертолеты-попутные теплоходы случаются раз в неделю, если погода даст. А она такая, что чаще не дает. Шторм, пурга или туман – и сиди еще неделю, жди погоды у Берингова моря. Отвлечься бы, съездить хоть в соседнее село, да нельзя – погранзона, а у тебя на бумагах нет печати. И не будет, ибо вчера был сельский праздник, пьяный бухгалтер ни черта не соображает, но печать рефлекторно не отдает.
И помни, тебе еще повезло: в прошлом году праздновали так, что про геологов на острове забыли, а когда вспомнили, те уже чаек начали есть.
Когда жизнь вынужденно поставлена на паузу, каждый заполняет ее, чем может. Вот тут-то в полной мере проявляется человек, его подлинная натура, словно обретает черты безликий моржовый клык в руках костореза. В снежном вихре азартно несется по тундре собачья упряжка. Опытный охотник метит гарпуном в матерого моржа. Упрямый олень уперся копытами в мох и глядит на пастуха исподлобья. Вся мелкая пластика человеческой души вылезает наружу. И не факт, что вы понравитесь себе в своем истинном обличье.
Деньги не добавят вам авторитета: они тем больше теряют в цене, чем дальше от городов, за них не купишь хорошую погоду, не накормишь ими собачью упряжку. Просроченные консервы с предыдущего завоза и китайские пуховики – вот все, что они могут дать.
Что вы увезете с собой с Чукотки: досаду за нарушенные планы или тихую радость сопричастности, зависит только от вас. Поэтому лучше сразу смириться с непредсказуемым течением здешней жизни. А планы и расчеты оставить дома, прихватив вместо этого груза лишний десяток банок тушенки. Честное слово, пригодится.
Солнечный Анадырь
На всем громадном Чукотском полуострове проживает всего 50 тысяч человек. Если наглядно: по территории размером в пол-Европы рассеяно население среднего городка, вроде Анапы или Туапсе. Собственно, городов на Чукотке всего три: Анадырь, Певек и Билибино, все остальное – небольшие села и поселки. А большинство территорий вообще не заселено, лишь временные стойбища с кочующими стадами оленей нарушают безмолвие природы.
Певек – крупнейший порт на трассе Северного морского пути, далеко за полярным кругом, Билибино – в прошлом золотодобывающий центр, затерявшаяся в тундре местная «Золотая Колыма». Ну и Анадырь – столица округа и самый восточный город России, от которого до Аляски рукой подать.
Тому, кто называет Петербург северной столицей, не вредно посмотреть, как в реальности выглядят столицы на севере. Еще переправляясь от аэропорта через лиман на стареньком пароме, впечатляешься простотой и скупостью здешних мест. Ничего лишнего. По меркам Большой земли Анадырь тянет не больше чем на поселок городского типа. Тринадцать тысяч населения, одна главная улица и десяток неглавных, пятиэтажные панельки, больница, несколько школ и детсадов. На другом берегу лимана машут крыльями ветряки Анадырской ВЭС, вырабатывая электричество на дармовой силе свирепых чукотских ветров.
Абсолютно все здания, включая Свято-Троицкий собор, стоят на сваях, намертво вбитых в вечную мерзлоту. Улицы замощены бетонными плитами – асфальт не выдержит здешнего климата. Деревьев нет, лишь чахлые ивовые прутья. Летом на клумбах в буйной траве цветут одуванчики и ромашки, но даже они не выросли здесь сами – само в Анадыре не растет ничего, а подсажены заботливой рукой.
Скупую свайную архитектуру и унылость окрестных сопок оживляют лишь яркие краски, в которые раскрашены здания, и стилизованные плакаты на чукотскую тематику. Олень, белый медведь, байдара, бубен, икра – национальные бренды, особо радуют глаз зимой, в лабиринтах однообразных снежных улиц. Все это возникло в эпоху чукотского Ренессанса (то бишь, губернаторства Абрамовича), наряду с современной больницей, пищекомплексом, новым аэропортом и краеведческим музеем.
Сам Абрамович в чукотском сознании давно и прочно канонизирован, и называть его здесь по фамилии неприлично. Надо говорить «Роман Аркадьевич» (с особым благодарным придыханием). Его коттедж на берегу лимана с гордостью показывают приезжим, точно домик Петра Великого. И в столичном Анадыре, и в глухом селе расскажут легенду о том, как в голодные девяностые народ здесь чуть не вымер, но прилетел волшебник на вертолете и буквально вытащил коренные народы с того света. Кое-где этот сюжет даже гравировали на моржовых клыках. За это ему, конечно, простили и прощают многое, в том числе излишне кипучую деятельность по разведке нефти, а кое-где и разведочное бурение без согласия местных жителей.
Сам волшебник давно покинул эти пределы, но продолжает приглядывать за ними хозяйским оком через своего ставленника на губернаторском посту. Впрочем, говорят, уже во второй свой губернаторский срок Абрамович здесь почти не бывал, хотя регулярно присылал частный «Боинг», и вся местная верхушка летала к нему на пятиминутку в Лондон.
Теперь жизнь в Анадыре вошла в относительно ровное русло. Не у всех, но у многих жителей: чукчей, русских, эскимосов есть работа, стабильная, пусть небольшая по местным ценам зарплата. Про другие районы Чукотки даже этого, увы, не скажешь, но на то она и столица, чтобы жить лучше других. Горячая вода, пусть ржавая, течет из кранов круглый год. Есть такси, развлекательный центр, сауны и даже супермаркет. Продукты, правда, часто просроченные, еще с предыдущего завоза.
Практически все, что нужно для быта и пропитания, в Анадыре привозное: техника, одежда, еда. Из местных продуктов есть разве что рыба, икра и оленина. Да и сам «цивилизованный» образ жизни на Чукотке можно считать привозным, искусственно привитым на местный уклад и обычаи. А ведь, если вдуматься, он противоречит всему. Суровой скупой природе, не дающей заниматься земледелием, развивать производство и даже проложить нормальные дороги. Традиционному образу жизни, когда ребенку с младых ногтей нужно постигать секреты оленеводства и добычи зверя, но ему приходится покидать родное село, где нет даже средней школы, и ехать учиться в далекий интернат.
Издревле чукотские племена кормились за счет природы, рассредоточившись небольшими группами, чтобы не исчерпать скудный ресурс. На это направлены все их природные качества, воспитание, вся их цивилизация. И скучить их в городах и крупных поселках – значит, лишить прежнего смысла жизни, не дав ничего взамен.
А вот иллюстрация: на окраине Анадыря притулился Тавайваам – село, где живет коренное население. Жители по-прежнему рыбачат, занимаются ремеслами, при этом живут в пятиэтажках, водят детей в детский сад и школу, имеют возможность посещать больницу. Казалось бы, прекрасная возможность совместить преимущества старого уклада и прогресса, который с таким упорством насаждала еще советская власть. Но не совмещается, не срастается, противоречит.
Коренным народам трудно устроиться в городских условиях. Не всем образование позволяет занять постоянную, круглогодично оплачиваемую должность. Да и сколько таких должностей в тринадцатитысячном Анадыре? Традиционный образ жизни вести тоже не получается: промысловый сезон короток, и когда он сходит на нет, безработица и сопутствующее ей пьянство снова вступают в свои права.
Зато лето, благословенное время хода рыбы, сельчане проводят на берегу кишащего кетой, горбушей и неркой лимана. Вдоль галечного пляжа теснятся крошечные промысловые сарайчики-балки, у каждого – свой. Вокруг бегают дети и собаки, рыбаки копошатся в сетях, женщины пластуют рыбу и готовят на просушку. Тонны юколы, гроздьями висящей на вешалах, центнеры красной икры, рыбьи головы, потроха, и над этим живописным пейзажем кружат и орут несметные полчища чаек.
Такого яркого летнего солнца я не видела нигде, даже в Крыму, даже в астраханских степях в пятидесятиградусное пекло. Здесь, когда «даст погода», оно висит низко над горизонтом и пронизывает все насквозь, бьет наотмашь по разноцветным стенам домов, рассыпается огнями на волнах Анадырского лимана. В солнечных бликах шумно плещутся тюлени и киты-белухи, отфыркиваясь, как толстяк после полторашки пива.
Однако близость к полярному кругу не дает о себе забыть. Даже в летнюю жару (а жара в Анадыре это примерно +15) налетает холодный ветер, от воды веет ледяным дыханием. Модницы щеголяют в летних сапогах и пальто. Дома приходится отапливать круглый год, что весьма сказывается на квартплате. Чего уж говорить о зиме, когда в городе безумная пурга, и главная улица – Отке – превращается в аэродинамическую трубу. Взрослые выходят из дома лишь в случае большой необходимости, а малышей не пускают вовсе, и они гуляют на специально пристроенной к детскому саду веранде.
То, что на Чукотке нет дорог – не преувеличение. На весь полуостров есть лишь 30 километров федеральной трассы между Анадырем и аэропортом в Угольных копях. Да и то часть ее проходит по льду лимана, а летом приходится переправляться на пароме или вертолете. Кое-где есть грунтовые дороги между селами. И это все.
Строить дороги по тундре нерентабельно, да, по сути, и незачем, если по так называемым «автозимникам» – временным дорогам по снегу или льду – можно добраться куда угодно, тем более, 8 месяцев в году тут все равно зима. В любом случае, каждый переезд превращается в суровое испытание. Поэтому основной частный транспорт в чукотских городах и селах – машины высокой проходимости: «Уралы», «УАЗы», вездеходы. А кое-где и собачьи упряжки, что гораздо хлопотней, но дешевле.
Уплыть или улететь можно относительно комфортней, если, повторяю, погода даст. Аэродромы есть не только в городах, но и во многих селах: Эгвекиноте, Провидения, Лаврентия, Кепервееме, Омолоне. Авиация, конечно, в упадке, рейсов мало, билеты дорогие, но старушка «Чукотавиа» покуда живее всех живых. Натужно гудя, поднимаются в небо «вертушки», а то и перегруженный АН-24 или АН-26, борт которых вперемешку забит людьми, собаками, геологическим оборудованием, ящиками с консервами, какими-то мешками. Перешагивая через баулы, в проходе движется стюардесса, требуя надеть на собак намордники.
На случай стойкого отсутствия погоды летом до прибрежных сел ходит древний, как Ноев ковчег, теплоход «Капитан Сотников», на котором, по отзывам потерпевших, укачивает зверски. Зато этот прозаичный транспорт худо-бедно, но переправит вас за 180-й меридиан, потому что, например, Чукотский и Провиденский районы – это уже Западное полушарие.
Без кита и жизнь не та
Испокон веков одни племена полуострова пасли оленей, другие – добывали морского зверя. В итоге сформировались две разные культуры, два мира, которые мало пересекались друг с другом. Со временем границы стирались, но пока еще не стерлись окончательно. Кочевой, оленный народ странствует в тундре, в вечном поиске хороших пастбищ для своих огромных стад. А охотники на кита, моржа и нерпу обосновались на побережье. К оленным мне попасть пока не довелось, зато жизнь морских зверобоев, хотя бы мельком и с поправкой на современность, понаблюдать получилось.
Этот древнейший вид охоты всегда был источником пропитания для народов Берингии. То есть, территории когда-то существовавшего Берингова перешейка, соединявшего Чукотку с Аляской. Заброшенные селения, которым многие сотни, а то и тысячи лет, не оставляют в этом никакого сомнения: столбы из вкопанных в землю китовых челюстей, жилища из китовых черепов и ребер. Можно сказать, что в конце ледникового периода, как только вымерли мамонты, здешние племена обратили внимание на то, что в море тоже плавают здоровенные мясные туши. И придумали, как их добывать.
В советские времена многие навыки были утрачены. В самом деле, зачем самому промышлять кита, когда это с успехом делает китобойное судно? Но пришли девяностые, время упадка, когда люди, отрезанные от Большой земли, вновь стали предоставлены сами себе. И выжили, вспомнили и снова научились.
Давайте обойдемся без дискуссий о том, как бесчеловечно истреблять таких милых, беззащитных и редких животных. Бесчеловечно, кто бы спорил. Вот только численность серых китов – под 30 тысяч особей, а береговых чукчей вчетверо, если не впятеро меньше. И мировая общественность не думает защищать этот не менее милый и беззащитный народ, половина которого сразу вымрет, если запретить китовую охоту, потому что других источников пропитания у них нет.
Здесь не получится выжить за счет огорода: какой огород может быть на вечной мерзлоте? Содержать теплицы слишком дорого, ибо их нужно не только отапливать, но в полярную ночь еще и освещать. Ловить рыбу? Но ее сезон недолог, да и сколько ж нужно рыбы на целое селение, с учетом того, что надо кормить еще и собак, которые в зимние морозы и пургу единственный надежный вид транспорта? И вообще, собаки в этом климате на одной рыбе долго не протянут, им жир и мясо подавай.
Вот потому Международная китобойная комиссия, скрипя зубами, дает ежегодную квоту на добычу краснокнижного морского зверя. А государство наше худо-бедно, но помогает морзверобойным общинам с закупкой лодок, оружия и средств связи.
В год чукотским аборигенам разрешается добыть 135 серых китов и 5 гренландских. Последние китобоями ценятся меньше: слишком большие, трудно добывать и перевозить, не успеваешь целиком использовать, а протухает кит быстро. Да и не такие вкусные они, как серые. Добывают также китов-белух, которые пока в Красную книгу не внесены, хотя, может быть, уже пора.
По районам Чукотки квоту распределяют согласно заявкам от морзверобойных общин. Свою квоту отдают чукчам и аляскинские индейцы, а сами китов почти не добывают. Видать, их и так неплохо кормят, а может, «Гринпис» не велит.
Сезон китовой охоты – лето, когда китовые стада приходят нагуливать жирок в Беринговом и Чукотском морях. Здесь их уже с нетерпением ждут люди, поистрепанные голодной зимой. В боевую готовность приведены моторные вельботы (на традиционных байдарах, обтянутых моржовой шкурой, понятное дело, уже никто не охотится), гарпуны, ружья и, как только позволит погода, зверобои рано утром выходят в море.
Артель формируется, как правило, из родственников и соседей. Для охоты на кита артели объединяются и выходят группами по несколько лодок. Берут с собой и детей – пускай наблюдают, глядишь, научатся чему.
Первый этап охоты – выследить кита. Для этого надо знать их повадки, где и когда они мигрируют и кормятся. Ну и, конечно, обладать острым зрением и хорошим биноклем, чтобы вдали заметить фонтан и гладкую китовую спину.
Многотонная туша скользит в воде очень грациозно. На мгновенье мелькнет голова, взорвется фонтан брызг и выдыхаемого пара, потом колесом перекатится широкая спина и, в завершение, торчком встанет хвост. Если это самка с детенышем, китенок держится бок о бок с матерью, так и плывут парой. И упаси боже покуситься на китенка – мамаша будет крайне агрессивна.
Преследование – занятие очень опасное. Жалельщики китов забывают о том, что в условиях, в которых на Чукотке ведут охоту, кит вполне может за себя постоять. Ведь на него идет не огромное китобойное судно, а лишь несколько легких по его масштабам скорлупок, которые опрокинуть – раз плюнуть. Что киты периодически и делают, идя на таран. В ледяной воде человек, если его немедленно не вытащить, долго не продержится. Так что охотник рискует не меньше, чем жертва.
Конечно, китовая коррида жестока. Выныривая, чтобы вдохнуть воздуха, кит попадает под удар гарпуна с привязанным «пых-пыхом» – ярким поплавком. Этот своеобразный буй виден издалека и служит ориентиром охотникам. Затем в тушу вонзают еще гарпун за гарпуном, и усталый кит плывет все медленней, волоча за собой целую гроздь поплавков, не дающих уйти на глубину.
Затем наступает финальная, самая отвратительная часть: животное добивают из карабинов и дотинганов (это нечто вроде пороховой пушки, братская помощь эскимосов с Аляски). А поскольку убить кита непросто, процесс превращается в настоящую бойню. Мастеров, способных попасть в сердце или другие уязвимые точки, чтобы животное не мучилось, очень мало, и в него иногда всаживают до сотни пуль, пытаясь перебить хребет.
Дотинганы, по идее, должны служить гуманным оружием, позволяющим убить кита мгновенно, но поскольку пороховые заряды к ним не достать, вместо них иногда используют кусок арматуры. Короче, просто кошмар.
Но опять-таки, повторюсь: охотников жаль не меньше. На берегу их ждут семьи, подъевшие зимние припасы, а купить в поселке нечего и не на что. Часами люди болтаются в лодке на ледяном пронизывающем ветру, с риском для жизни выслеживая кита, который тоже не так глуп, чтобы подставляться под гарпун. И еще не факт, что повезет сегодня им, а не киту.
Убитый кит сразу тонет, поэтому важно не прозевать момент, успеть подтянуть его к катерам и закрепить тросами. Заодно можно полакомиться, срезая с туши мантак – кожу с тонким слоем сала. Из всех китовых деликатесов этот самый главный. Его и варят, и вялят, и едят сырым, в нем много витаминов. На вкус – сладковатый, пахнущий морем хрящ, мягкий и жирный от обволакивающего сала. Многим нравится, мне так не очень, но, это, наверное, дело привычки.
Затем кита торжественно буксируют к берегу. В селе, разумеется, праздник. И стар, и млад сбегаются к берегу с ведрами и тележками всех мастей. Китовую тушу, закрепив на хвосте трос, вытаскивают на берег трактором. Начинается разделка.
Само по себе это богатое зрелище. Вокруг туши возникает столпотворение, хаотичное только на первый взгляд. Каждый действует четко и соответственно своей цели.
Разделочная команда трудится слаженно, почти без разговоров. У каждого в руках инструмент: специальные ножи в виде загнутых лезвий, насаженных на длинную палку (в просторечии «клюшки»), обычные ножи, железные крючья. Отчленив плавник, с туши первым делом снимают лоскутами мантак. Потом потрошат, вырезают здоровенный язык, кусками отделяют мясо, тут же сваливая его кучей прямо на прибрежный гравий.
Все это распределяют между сельчанами и каждый, уложив свою долю в ведро или кастрюлю, довольный спешит домой готовить праздничный обед. Добытчикам, конечно, полагается доля побольше. Перепадает и соседним селениям, поскольку всюду живет родня.
Из распоротого китового брюха поднимается пар, вокруг кишок бродят сельские собаки, делая вид, что все происходящее им глубоко безразлично. Ждут своего часа, и он скоро наступает. За какие-то полчаса от здоровенного китяры остается только хребет и потроха – в полное распоряжение чаек и собак. Серый кит весь покрыт ракообразными паразитами, глубоко вросшими в кожу, эти куски вырезают и тоже бросают на берегу. Голова идет на корм собакам, за исключением лакомых частей, языка, например, или десен. Как известно, у кита вместо зубов – китовый ус, эти роговые пластинки вырезают и обгрызают с них оставшиеся части десны. Ребятишки мне показывали, как правильно лакомиться этим чукотским «чупа-чупсом», но что-то не хотелось.
А иногда кита сразу не разделывают, если хотят «с душком», то оставляют сначала подтухнуть, и вонь, говорят, тогда стоит невероятная.
Последние годы все чаще попадаются «фенольные киты» – со стойким запахом химии, мясо которых отказываются есть даже собаки. О причинах такого явления пока спорят, но одна из самых правдоподобных – загрязненное море, где кит, соскребая моллюсков с морского дна, может наглотаться нефтяных фракций.
Мясо кита едят вареным, жареным, замороженным, сушеным и просто сырым. В кулинарном плане оно почти универсально, по вкусу очень похоже на говядину, что неудивительно, если вспомнить, что киты – дальние родственники коров. Мясо и печень годятся для котлет, шашлыка, домашних консервов, в начинку к пирогам да вообще на что угодно. Кости раньше шли на строительство жилых и хозяйственных построек, изготовление нарт и домашних вещей. Сейчас их, в основном, бросают на берегу, и места промысла китобоев легко определить по рассеянным тут и там китовым черепам, позвонкам, ребрам и пятнам впитавшегося в гальку прогорклого жира.
Своя квота есть и на добычу моржей. Численность моржа у побережья Чукотки – что-то около 70 тысяч голов, ежегодно добывается около пятисот, что существенно, но для популяции не критично. Другого выхода, повторюсь, все равно нет – жить как-то надо. Впрочем, план иногда полностью не выполняют – мешают шторма.
Охота ведется как летом, так и зимой. Морж далеко не такое крупное животное, как кит, но тоже весьма опасное. Конечно, он вряд ли сможет перевернуть современную моторку или пробить ей клыками днище, но лучше быть начеку. Разъяренный зверь размером с быка, к тому же весьма сообразительный, способен натворить дел.
Парадоксально, что мощные бивни одновременно являются и средством самозащиты, и «ахиллесовой пятой» моржа. Из моржовых бивней или, как говорили в старину, «рыбьего зуба» уже не изготовляют в массовом порядке предметы роскоши, но цена их велика до сих пор. Необработанный бивень идет по цене до 5 тысяч рублей за кило. Используется в народных промыслах: резьбе и гравировке. В некоторых селах, например, в Уэлене, сложилась целая художественная школа, свой вклад в развитие национального искусства вносили поколения талантливейших мастеров, из рук которых выходили и по сей день выходят уникальные произведения искусства.
Примеры таких работ в продаже попадаются редко, но их запросто можно увидеть в чукотских музеях. Они сразу сражают тебя потрясающей правдоподобностью в мельчайших деталях запечатленной жизни. Фигурки охотников, каюров, погоняющих собак, шаманов, бьющих в бубен, косаток, вцепившихся в раненого кита, не просто изображают ту или иную картину из привычной жизни, они передают саму суть этой жизни. Радость, боль, удачу в охоте, счастье возвращения домой после долгого пути. И, глядя на эти фигурки, ты сначала разделяешь эту радость или боль, а только потом начинаешь замечать детали, восхищаться, как реалистично передана настороженная поза охотника, метящего в косяк гусей, как динамичны фигурки собак и оленей.
Правду сказать, резчики, в основном, выдают «на гора» работы попроще, не гнушаясь изготавливать и вовсе рядовые поделки: брелки, бусы, гребни, шкатулки, охотно раскупаемые туристами. Но даже в грубо вырезанных брелках, на изготовление которых уходит от силы полчаса, прекрасно передается и тяжеловесная грация белого медведя, и свирепая ярость моржа, и изящество журавля. Как удается косторезам, людям, в большинстве своем, вполне обычным (ведь уникальных художников среди них не так уж много) двумя-тремя штрихами передать самую суть всего живущего, кто знает? Возможно, тайна кроется в природной наблюдательности северных народов, но я об этом попозже напишу.
Процветает и «летописный» жанр – гравировка на моржовых клыках. Для него обязательно развитие определенного сюжета, поэтапный рассказ в картинках, посвященный какому-либо важному с точки зрения автора событию из истории, мифологии или современной жизни.
Особо любопытно, на мой вкус, летописное отражение прихода в тундру советской власти. Например, приземляется вертолет, идут рабочие с лопатами и кирками, едет бульдозер, строится школа. Жители поселка, приседая и разводя в стороны руки, передают друг другу новости, услышанные по радио. На другой стороне клыка школьный врач проверяет здоровье учеников с помощью фонендоскопа. Учительница ведет урок, пионеры послушно скрипят пером за партами. Дети ни стадионе играют в мяч. Немудреная летопись чукотской жизни гравируется металлическим «коготком» и затирается порошком из грифеля обычных цветных карандашей.
Кстати, на сувениры у бедного моржа идет еще и пенис – мощная кость около полуметра длиной. Эта ценная часть, как и бивни, первым делом вырезается из добытой моржовой туши и готовится к отправке косторезам.
Но вернемся к нашей охоте. Моржи мирно кормятся, раскапывая бивнями морское дно в поисках моллюсков и время от времени всплывая подышать. Неподалеку уже дрейфуют моторки, на носу которых дежурят охотники с гарпуном в руке. Как только морж высунет голову из воды, к нему рванут сразу несколько посудин, и уж дальше кому повезет. Драматическое действо с метанием гарпуна, «пых-пыхом» и последующим достреливанием примерно то же, что и на китовой охоте, разве что покороче, ибо животное не такое крупное. При этом гарпуном норовят попасть «в губу»: так животному больнее нырять, и оно останется на поверхности, где добить его будет легче.
Зимой моржа разделывают прямо на льдине, летом – буксируют к берегу и под дружное «оуооо» всей бригадой вытаскивают с помощью блока и каната. Жир и темное, почти черное мясо – вот ради чего идет эта кровавая бойня. Жир и мясо – это не только жизнь, но и здоровье. Давно замечено, что если чукчи и эскимосы не питаются традиционной пищей, то им катастрофически не хватает витаминов, портятся зубы, снижается иммунитет. Но как только они возвращаются к этой (нездоровой с нашей точки зрения) диете, здоровье приходит в порядок.
Ценный провиант употребляется не только в свежем виде, его необходимо заготовить впрок, чтоб хватило надолго. Для этого туша моржа рассекается по определенным линиям на несколько частей, полученные пласты складываются мясом внутрь, шкурой наружу и сшивается по краям длинной лентой из шкуры. Такие рулеты называются «кымгыт» или «копальхен», и в условиях вечной мерзлоты прекрасно хранятся в земляных ямах, так сказать, созревая в собственном соку. По словам охотников, летние «консервы» идут на корм упряжным собакам и песцам на звероферму, а уж зимние, которые хорошо хранятся, и для себя тоже. Деталей не знаю, но, наверное, «для себя» копальхены готовятся повкусней, внутрь закладываются печень, почки и прочие деликатесы. Степень закисания тоже бывает разная, хорошо вызревший копальхен, говорят, воняет на весь подъезд. Любителям экзотики лучше не пробовать, ибо этот деликатес насыщен трупным ядом, людям, привычным с детства, это нипочем, а человек сторонний о-го-го как отравится.
В местах особо удачной охоты, там, где проходят пути миграции животных, и возникали, как правило, селения морзверобоев. Если животных становилось меньше – уходили и люди, осваивали новые места. Жизнь человека в суровых условиях Чукотки всегда зависела от чего-то извне: от природы, от власти, от завоза продуктов и топлива, от связи с Большой землей. Она всегда висела на волоске, и любое ухудшение этих условий тут же приводило к исчезновению целых поселений. Наверное, поэтому здесь, как нигде, много заброшенных населенных пунктов, как древних, так и построенных в советские времена. Одни из них опустели сами, другие стали жертвами укрупнения национальных поселков, такие, например, как Наукан или Аккани, третьи – пали вместе с режимом, как советские военные городки и рабочие поселки.
Но все-таки иные официально расселенные и необитаемые места продолжают использоваться как охотничьи угодья. Моржи и киты по-прежнему обитают в морских водах близ Аккани и Пинакуля, и охотники, обустроив здесь надежные отапливаемые жилища, регулярно приезжают сюда целыми семьями. Что уж говорить о Ванкареме, Лорино, Янракынноте и многих других ныне если не процветающих, то вполне крепких селах.
Люди, живущие там, мало похожи на обитателей Большой земли. Дети взрослеют рано. Лет с пяти их уже берут с собой на охоту, где они смотрят и учатся, а чуть подрастут – помогают в разделке убитого зверя. В возрасте 13-15 лет, когда наши подростки сидят за компьютером, чукотские парни уже полноценные охотники, многие содержат свою собачью упряжку, мясо на прокорм которой добывают самостоятельно. Женщины старятся гораздо раньше сорока лет, много рожают и много работают, волоча на своих плечах тяжкий груз домашнего хозяйства. И женские, и мужские судьбы здесь трудны и преимущественно безрадостны, а прокормить семью невероятно сложно. Тем не менее, защитников и заступников у этих людей гораздо меньше, чем у какой-нибудь плавающей в заливе нерпы. Наоборот, гринписовцы обличают их как убийц и мясников, крошащих с помощью суперсовременного оружия невинных зверюшек. А в то, что это «суперсовременное оружие» – древние гарпуны и карабины, уже не вникает никто.
Браконьеров я не оправдываю, эти стервятники везде найдут, чем поживиться. Но они не охотятся по правилам, а ищут более легкие и прибыльные пути, например, промышляют на моржовых лежбищах, обходя все запреты и законы. Сюда же тайно возят богатых туристов, желающих пощекотать нервы экзотической охотой. Правда, есть риск попасться, но запретный плод не только сладок, но и дорог, а значит, организаторы могут поделиться «с кем надо».
Но самый мерзкий, на мой взгляд, бизнес – торговля маленькими моржатами для зоопарков. Очень хотелось бы знать, кто и за какие коврижки выдает им разрешения на отлов, но таких фирм расплодилось в последнее время немало, парочку причастных к этому бизнесу личностей я даже как-то встречала в поселковой гостинице.
Идет моржовое и китовое мясо и на прокорм песцов на зверофермах, и в небольшие местные цеха на изготовление тушенки и колбас. Природозащитники тоже заявляют, что это аморально. Но ведь надо сначала разобраться, прежде чем осуждать. Вряд ли ту тушенку повезут продавать на Большую Землю – золотая выйдет. Для себя же и делают, чтобы зимой были качественные консервы, а не просроченные банки с предыдущего завоза. А зверофермы… Да сколько их осталось тех звероферм?
Даже те, что сохранились, например, в Лорино, явно знавали лучшие времена. И пусть зоотехники гордо рассказывают о своих достижениях – прекрасно видно, что большинство секций с многоярусными клетками пустуют, и разруха, как ее ни сдерживай упорным трудом, потихоньку берет свое. Мало вырастить песца – надо выделать шкуры с должным качеством и сбыть за хорошую цену. А для этого у зверофермы, затерявшейся на краю мира, не очень-то выгодные условия.
Любое предприятие – это рабочие места для населения. Можно, конечно, их все позакрывать ради защиты природы. И тогда в морях будут резвиться нетронутые моржи, зато люди на берегу вымрут окончательно и проблем никому причинять не будут.
Кроме китов и моржей, добывают также морзверя помельче – тюленей акибу и ларгу, лахтака – морского зайца. Так что в разные сезоны: и осенне-зимний, и весенне-летний, чукотской природе есть чем поделиться с человеком, лишь бы он был не ленив. Шкуры тоже не пропадают – идут на хозяйственные нужды и рукоделие. Мастериц, способных пошить из нерпичьей шкуры сумки, обувь, мячи, ремни, шапки, рукавицы и украсить все это богатой вышивкой, немало.
Но щедрее всего Чукотка, разумеется, летом, когда созревают тундровые богатства, на которых отъедается все живое, в том числе, и человек.
В тундру с ведрами
Житель севера может не знать название того или иного растения, но всегда знает, съедобное оно или нет. Съедобность и хозяйственная ценность – главный критерий для сбора в этих суровых местах.
Золотые полярные маки, незабудки, колокольчики, пышные розовые куртины смолевки представляют куда меньшую ценность, чем невзрачные стебли дикого лука, щавеля или родиолы, которую здесь квасят, как капусту.
А грибы, грибы… Ковер из грибов. Мозаика из разноцветных сыроежек. Мощные столбы подосиновиков. Закопавшиеся в мох хрустящие грузди. Шаманская радость – мухомор, проводник человека в потусторонний мир. Он единственный интересовал коренные народы, все остальные грибы считались пищей для оленей, не более того. А мухомор дает возможность разговаривать с духами и видеть будущее, и этой возможностью, подозреваю, пользуются до сих пор, причем, не только шаманы. Зато остальные грибы давно перестали презирать: солят, варят и жарят и едят с удовольствием, а поскольку тундра изобильна, то оленям тоже остается.
Испокон веков заготовка даров тундры входила в обязанности женщин, однако сейчас и мужчины иногда не гнушаются этим «женским» занятием. Главное вооружиться ведрами и терпением – и вперед, по ягодным местам, за морошкой, брусникой, черникой, голубикой. И даже шикшей, которая, хоть и безвкусна, но на варенье годится, главное, сахара побольше положить.
Короче, как мы за ягодами-грибами ходим в лес, так чукчи и эскимосы ходят за ними в тундру. Сразу за поселком за сопками простираются огромные пространства, горизонт сливается с небом, конца и края не видать. Казалось бы, гуляй себе и наслаждайся. Но увы.
Походы в тундру требуют изрядной физической подготовки. Кажущееся издалека ровным пространство покрыто пружинящими под ногами травяными кочками и ямами, наполненными водой, перемежается высокими каменистыми участками и речными долинами. К слову, речки и ручьи в тундре текут не прямо, а как на душу придется, русло извивается загогулинами, похожими на детские каракули, так что один и тот же ручей придется переходить много раз. То прыгая с кочки на кочку (тот еще тренажер), то путаясь в высокой траве, то пробираясь меж огромными валунами прошагаешь километров пять-семь, после чего уже не до грибов и ягод, а лишь хочется сесть, напиться чаю, да брести потихоньку домой.
Кстати названия у рек сродни их извилистому руслу: какой-нибудь Майнельвэгыргын, Ольвегыргываам или, прости господи, Ылкаквыкаргынваам.
Ветрище в тундре бывает такой, что все живое норовит прижаться и распластаться по земле. Ягоды будто кто-то просыпал, а потом втоптал в кочку, приходится их буквально выковыривать из мха. Арктическая ива вообще не похожа на дерево: длинные плети расползлись в разные стороны, выдают их лишь пушистые сережки. Все это, вместе со мхом и лишайником сплетается и срастается в пестрый буро-желто-зеленый ковер, в котором, на первый взгляд, ягод не различить. Нужно сесть на корточки и пристально вглядываться в кочки. При этом тебя либо жрут комары с мошкой, облепив лицо и влезая за воротник, либо ветром с ног сдувает.
Закутаешься в несколько слоев одежды, как капуста, но зловредная холодная сырость и ветер все равно пронизывают до костей. А местные в легкой курточке и шапчонке, сдвинутой на затылок, будто и не замечают ничего. Лето ведь.
Хочешь не хочешь, сапоги резиновые надеть тоже надо: тундра пропитана водой, как губка, в низинах под ногами чавкает болото. И одеться потеплей, погода может в любой момент испортиться, и даже среди лета начаться снег или даже метель. И еды взять с собой побольше, на случай если заплутаешь или придется погоду пережидать. И спиннинг – в хрустальных речках полно гольца, и хариус так и выпрыгивает из воды, хватая комаров на лету. Оружие тоже пригодится – дичь пострелять. Но вообще в одиночку и без опыта ходить нельзя: заблудиться и замерзнуть (даже летом) или попасться на зуб случайному медведю (бурому или белому) очень даже нетрудно.
Чувство полной беззащитности и подвластности природе охватывает тебя мгновенно. Среди этих огромных пространств ты так одинок, что хочется искать поддержку у кого угодно. Просить тепла и света у солнца, пощады у ветра, ты готов разговаривать с небом, с облаками, со всеми обитателями тундры по очереди, в общем, цепляться за любую соломинку, чтобы на минуту отвлечься от сознания своей полной зависимости от внешнего мира. И сразу понятно, откуда рождаются чукотские верования, очеловечивание всего сущего вокруг. Здесь можно выжить, только став единым целым с природой, узнав повадки птиц и зверей, изучив свойства каждого растения, научившись предсказывать погоду, и тогда тундра не просто сохранит тебе жизнь и здоровье, но и станет родным домом, будет тебя кормить и одевать.
И лечить, потому что чуть ли не каждое растение здесь обладает полезными свойствами, даже ядовитейший борец (он же аконит). За форму ярко-синих цветов его нежно называют «туфельками» или «каблучками», а между тем, соком этих «каблучков» можно убить кита, если смазать наконечник гарпуна. Алеуты, кажется, что-то такое практиковали. И ведь никто о таких замечательных свойствах не предупреждает, вот так пойдешь собирать цветочки и получишь сюрприз… К счастью, у меня нет привычки рвать незнакомые растения, чего и вам не советую.
Тундровыми богатствами кормятся зайцы, лемминги, суслики-евражки, многочисленные птицы, а их, в свою очередь, подстерегают песцы, лисы, горностаи, росомахи. Волки и медведи тоже своего не упустят. Пищевая цепочка сплетается причудливо, но почти везде ее завершает человек. Он много ест и любит носить теплый мех, ловит рыбу и не прочь подстрелить куропатку пожирнее.
Мышка все лето старалась, запасала на долгую зиму вкусные корешки. Пришел человек, прощупал ногами кочки, нашел норку и все запасы выгреб. Это лакомство не так ужасно, как звучит, – у мышей в норах большой порядок, все запасы очищены и рассортированы. Гусь, не летающий во время линьки и потому беззащитный, держался поближе к воде. Человек вдарил палкой – и нет гуся. Проехал вездеход, разворотил гусеницами почву, оставил всюду пустые бочки от горючего. Тундра от такого долго в себя приходит. Одно утешение – людей здесь мало, а тундра большая. И, чаще всего, добыча идет только для себя и семьи, но не для продажи, потому что брать от природы больше, чем нужно для пропитания – грех. А брать для пропитания – не грех, даже если закон это не одобряет. Такая вот философия.
Много тысяч лет назад здесь была не то степь, не то прерия, в которой паслись мамонты, и многие растения, любимые ими, в изобилии растут до сих пор: ива, осока, ольха, карликовая береза, различные дикие злаки, целые поля пушицы, похожей на комья ваты. Морошка и другие ягоды тоже с удовольствием поедались мохнатыми гигантами. А теперь эта богатейшая кормовая база досталась в наследство оленям.
Огромные рогатые стада, похожие на бегущий или кружащий на одном месте лес, кочуют по всему полуострову. Они значат для человека больше, чем любое домашнее животное. По сути, это не олень живет при людях, а люди при оленях. Вся жизнь оленевода проходит в сплошных скитаниях, потому что стадо на одном месте долго находиться не может. Объели олени одно пастбище – надо отправляться на другое. Потому и быт оленевода тоже кочевой. Легкое разборное жилье – яранги (а теперь и просто меховые палатки), немногочисленная утварь, которую можно быстро уложить на нарты (а сегодня – на вездеход) и собраться в путь. На новом месте все то же самое: надо пасти стадо, оберегать от болезней, овода и волков, потому что олень – это надежный партнер по выживанию, это мясо и шкуры, уверенность в завтрашнем дне.
Зимой тундра куда более скупа и опасна. Морозы в минус пятьдесят, многодневные метели, но дела не дают сидеть в поселке: надо капканы на песца проверить или рыбы в озере наловить. И даже дорога в соседнее село превращается в рисковое предприятие, не только пропадают отдельные путники, но и целые вездеходы со всеми пассажирами ищут по несколько дней. Чего уж говорить про оленеводов, у них вся жизнь проходит в тундре, им что зима, что не зима, а оленей пасти надо.
Но, какой бы суровой ни была природа, жизнь остановить нельзя. Надо кормить семью, обустраивать быт и надеяться на лучшее.
«Личные песни» о главном
В старину у каждого чукчи была особая «личная песня», сопровождавшая его в течение всей жизни. В ней могли меняться слова, переставляться куплеты, в зависимости от проживаемых событий, но, независимо от этого, она оберегала человека, напоминала ему о предках, а после смерти – служила памятью о нем. Наверное, такие песни есть и сейчас, ведь здесь что ни человек, то песня. И еще какая.
Считается, что северные народы скупы на эмоции, я этого не замечала. Да, у них не принято бурно радоваться или недобро смотреть на человека, но скрывать свои эмоции они тоже не умеют. Вот он, с невозмутимым лицом рассказывает тебе о прошедшем дне, но прекрасно видно, что охота была удачной, с погодой повезло, щелочки глаз маслятся довольством и от всей фигуры веет невыразимым благодушием. Или наоборот, потрясение от неудачи надламывает голос, спина чуть сгорблена, и понимаешь: день прошел зря, мучительная мысль, чем кормить семью, не дает покоя.
А вот он общается с неприятным ему человеком: отвечает скупо и нехотя, демонстративно занимаясь чем-то другим, обращенные к нему вопросы упорно не понимает. Подозреваю, что миф о туповатых чукчах родился именно из таких бесед. В то же время в общении с приятным человеком он проявит необычайный такт и внимательность, не хуже какого-нибудь дипломата. Заметит все твои привычки и интересы, и ни о чем не спрашивая, ничего не говоря, сделает так, чтобы тебе было удобно.
Наблюдательность вообще сильная сторона чукотских народов. Будьте уверены: ни одно ваше слово, поступок, жест или интонация не ускользнет от их внимания. Все заметят и сделают выводы, составят свое мнение о тебе и в дальнейшем изменить его уже будет трудно. Вот за это я их и ценю: с ними стараешься быть лучше, а свои нехорошие качества (у кого их нет?) подавить хотя бы на время. Дисциплинируют они.
От этой наблюдательности и способности к подражанию проистекает и необыкновенный артистизм. Если нужно кого-то изобразить и высмеять – тут им равных нет вообще. При этом ни за что не поймешь – шутят они или говорят серьезно.
В экстремальных условиях многие стороны человеческой натуры, которые мы привыкли считать сильными, оборачиваются слабостью. Выдающийся ум и лидерские качества не помогут в среде, где приходится не жить, а каждодневно мучительно выживать. А вот впасть в депрессию и спиться от безысходности очень даже поспособствуют. Зато на первый план выступают терпеливость, сдержанность, смирение, то, что мы часто считаем признаками слабости и недалекости. А ведь природа веками воспитывала именно эти качества в чукчах и эскимосах, стало быть, не зря.
Мужчина на морозе выслеживает у ледовой лунки нерпу, женщина сутками гнет спину за рукоделием и выделкой шкур. Дети часами бросают игрушечное копье, приобретая навыки будущего охотника. Никак не заподозришь, что такие выдержанные народы крайне воинственны, что подтверждает вся их история. Набеги устраивали ради оленей и прочих тундровых богатств, и просто из мести, защищая семью и свой род. Клановость и сейчас основа их жизни, и семья значит для них куда больше, чем для «материковых» жителей. Большая крепкая семья – это надежный тыл в битве за выживание.
А вот стороннему человеку понять их тяжело, потому что ход их мыслей имеет мало общего с нашим. Для примера – их согласие не всегда означает согласие, а отказ не всегда отказ. Когда они соглашаются или отказывают, имейте в виду, что это ситуация «на сейчас», а потом все может оказаться по-другому.
Вот поэтому заезжие обычно не понимают местных. Вроде бы просил его взять с собой на китовую охоту – отказал. А вечером, как ни в чем не бывало, велит прийти с утра пораньше тепло одетым и чаю в термосе прихватить.
А потому что внимательней надо быть, и на словах не зацикливаться. Видно же было, что он согласен, просто, во-первых, неизвестно, какая будет погода, и обещать заранее, а потом огорчить тебя не хочется. Во-вторых, кто ж его знает, что ты за человек, как себя будешь вести, как к тебе бригада отнесется. Присмотреться надо. В-третьих, китовая охота дело опасное, брать посторонних запрещено, а вдруг кто узнает? И, наконец, дипломатический момент – неприлично соглашаться вот так сразу, оцени, что имеешь дело с солидными людьми. Есть и еще масса нюансов, в зависимости от ситуации, и он должен их все осмыслить и прийти к определенному выводу. Ускорить эту внутреннюю работу и повлиять на результат ты никак не можешь, смирись и получай удовольствие от национального колорита. Главное, будь готов к нужному моменту, если он тебя все-таки позовет.
Ух, как это злит спервоначала, когда все твои планы летят в тартарары, потому что у него вдруг возникли свои дела, которые за него никто не переделает. Ему надо в Янракыннот, отвезти мяса тестю, если тебе по пути – прекрасно: и довезут, и расскажут, и покажут, и еще котлет нажарят. Если же тебе надо в другую сторону – хоть миллион пообещай. Для виду, может, и согласится, но в назначенный день выяснится, что он все равно уехал в Янракыннот.
Сколько это вызывает возмущения и нелестных слов в адрес необязательного местного населения! А ты сам виноват. Надо было подождать, когда кто-то поедет по своим делам в нужную тебе сторону, по-людски договориться, а не отрывать человека от важных занятий и не нервировать неуместными просьбами, как будто ты приехал сюда такой великий, и вся Чукотка тебе должна.
Но вот он тебя все же согласился взять с собой. Думаешь, сели и поехали? Как же! Будет не торопясь готовить снасти/спускать на воду руль-мотор/запрягать упряжку/грузить бочки с рыбой/ждать Василия, который вот прямо сейчас должен подойти/кормить собак/ходить в магазин/перетаскивать какие-то вещи в балок/просто, ничего не говоря, куда-то пропасть, а ты стой и жди. Хочешь не хочешь, а часа полтора-два эта церемония с хождением туда-сюда и перерывами на покурить обязательно займет. Еще одно испытание для нетерпеливых.
Ну а потом – долгая, как вечность, дорога: на вездеходе по тудре/ на руль-моторе по волнам/ на упряжках по снегу/ пешком по берегу. Но не волнуйся, если позволит погода, то успеешь везде, опозданий здесь почему-то не бывает. Время тянется медленно, и день даже не думает кончаться. Успеешь и подремать, и чаю попить, и за жизнь поговорить, и дело сделать, а иногда даже назад вернуться. И лишь тогда солнце неохотно склонится к закату, можно еще напоследок с фотоаппаратом побродить. Такой вот временной феномен, суть которого непонятна.
Между прочим, все государственные учреждения, магазины, клубы и музеи работают здесь так же: по непредсказуемому, подчиняющемуся какой-то неизвестной логике графику. Что тоже злит неимоверно, покуда не привыкнешь.
Особенности мышления ярко проявляются с детства. Школьников надо учить по-особому наглядно, как они привыкают учиться у родителей в море и в тундре, только тогда у них возникнет интерес. Всякого рода абстракция им мало понятна, потому что бесполезна в жизни. Зато любая идея, которую можно воплотить в повседневном быту, схватывается на лету, независимо от степени сложности.
Ведь разум – младенец по сравнению с древними инстинктами, проверенными и отточенными за тысячелетия. И когда жизнь ежедневно приносит новые испытания, инстинкты обостряются. Важно сохранить и продолжить род, защитить его от опасностей, все остальное вторично. Только помня об этом, можно понять, как много значит для этих народов семья. Мало направить все свои силы на ее благополучие, нужно еще сделать все, чтобы не отягощать жизнь родным. Нам кажется диким обычай, когда немощный старик просит сына помочь ему покинуть мир путем удушения, когда больше не может приносить пользы роду, но, по сути, он вполне логичен. И даже человечен, если знать, как тяжела здесь бывает жизнь. Не будем поминать древние времена, но даже в век компьютеров и атомных ледоколов она не стала намного легче.
Или вот, например, обычай уступать жену гостю на ночь (мне шепотом сплетничали, что такое еще иногда практикуется). Тоже, вроде бы, дикость несусветная. Но, если рассудить, хорошие отношения с соседями всегда пригодятся, а товарищ по жене – он же все равно, что родственник. Вот так вот.
Представьте, что вы живете на краю света и почти полностью оторваны от других населенных пунктов, ибо авиабилеты стоят просто запредельно дорого, а дорог почти нет. На Чукотке самые высокие в стране цены на ГСМ, благодаря чему любая поездка куда бы то ни было – большая редкость. При этом никаких огромных «северных зарплат» у вас не имеется, поскольку вы не золотодобытчик и не наемный вахтовик, а обычный селянин. Мало того, с работой в поселке огромная проблема, звероферма закрылась за нерентабельностью, вакансии при котельной, культбазе, почте и сельпо давно заняты. Представили? Это для начала.
Теперь представьте, что в сельские магазины товар завозят только летом в навигацию, и цены космические, потому что эту несчастную банку консервов везли морем в лучшем случае от Владивостока или из США, а в худшем – чуть ли не от Москвы, за 6 тысяч километров. Причем, сначала до Анадыря, а оттуда, согласно плану завоза, – по остальным населенным пунктам. Но даже и по этим ценам свежее разбирают сразу, включая яйца по двести рублей десяток (и это еще фиксированная цена, поскольку продукт социально значимый), а зимой на полках скучает нераспроданная просрочка. Прекрасно, если в селе есть своя пекарня, а если нет, то хлеба тоже нет.
Прокормиться с огорода в этом климате нельзя. Правда, на окраинах поселка громоздятся кривые-косые, из подручных материалов собранные теплицы с обязательной печкой внутри. За лето там можно вырастить всякую зелень, огурцы, сладкий перец и даже картошку, что в условиях вечной мерзлоты – серьезное достижение. Но работа адова, а результат скромный, мягко говоря.
Но самое тяжелое здесь – местный климат, который сколько ни ругай, а все мало. Здесь говорят: непогода циклична, если на третий день не прошла – будет непогода еще три дня. На шестой не прошла – еще три. На самом деле логики нет, шторма и пурга бушуют, сколько бог на душу положит.
И как они выживают в таких условиях? А вот так.
Правило первое – запасы. Запасают все подряд, скупая во время завоза, подешевле и непросроченное, в сезон заготавливают рыбу бочками, оленину – целыми тушами, грибы, ягоды, морскую капусту, сушеные овощи, делают домашнюю тушенку, солят, вялят, коптят. В каждом селе вдоль берега или посреди улицы тянутся ряды хозяйственных построек или просто грузовых контейнеров, где хранятся запасы на зиму, нарты, принадлежности для охоты и рыбалки, руль-моторы. Состоятельность измеряется не деньгами, а наличием запасов, востребованных навыков, транспорта, снастей. Человеку, обладающим всем этим, легче выстоять в круговороте судьбы.
Правило второе – собаки, или, как здесь говорят, собачки. Они проходят по статье «экономичный транспорт». Неприхотливы, морозоустойчивы, двужильны, расходов почти не требуют. Лет с 10 у многих мальчишек уже есть своя упряжка из подаренных родственниками собак, которой они сами правят и сами кормят, нарубая на куски заготовленные на зиму моржовые кымгыты.
Чукотская ездовая лайка – очаровательное существо, умеющее улыбаться, хмуриться, подмигивать. Бурно выражать эмоции, с разбегу кидаясь к знакомым и незнакомым обниматься, класть лапы на плечи, игриво покусывать руки. Но, несмотря на позитивный характер, собачки весьма своенравны, обожают сцепиться и всласть подраться, свернуть с пути, погнавшись за пробежавшим зайцем, и вообще нуждаются в жесткой руке, поэтому лупить недисциплинированных собак не просто можно, но и нужно. Любой ценой внушить, что человек в их компании главный, иначе слушаться не будут никогда. Как рассказывал мне один каюр, в процессе укрощения особо непокорному псу пришлось даже ухо откусить.
В остальном это полноценные члены семьи, и относятся к ним, как к людям. «У меня упряжка была с пятого по восьмой класс, потом переехал в другой поселок, очень скучал по собачкам, даже учиться хуже стал», – рассказывает один. «А мне вожак от деда достался, старый был. Ушел умирать в тундру, хорошие собаки всегда так делают», – подхватывает другой. «А мой Банзай тоже старый, я его уже и не привязываю, но он у меня всегда самое свежее мясо получает».
Такое отношение вполне понятно, ведь каждую собаку нужно сначала вырастить со щенячьего возраста, суметь понять и развить ее способности, определить ее место. Достаточно ли у нее чутья и лидерских качеств, чтобы стать вожаком? А если нет, насколько она сильна и вынослива, можно ли ее поставить в начало упряжки? Пока воспитываешь, лечишь, учишь – неизбежно сроднишься, так, что потерять собаку – все равно, что родственника потерять. А сколько раз они хозяевам жизнь спасают, находя дорогу в метель, не говоря уж о совместной, каждодневной борьбе за выживание, охоте и дальних поездках, когда и поговорить-то часто не с кем, кроме вот этих умных и верных зверей.
Держат собачек под открытым небом на привязи. По внешним данным они мельче камчатских лаек, но мускулистые, их отличительные особенности – длинные лапы и широкие ступни, не дающие глубоко проваливаться в снег. Цвет глаз самый разный, от черного до прозрачно-бесцветного, как подтаявший лед. Чистокровных остается все меньше, много помесей с привезенными с Большой земли псами. Окрас тоже любой: белый, серый, рыжеватый, черный с подпалинами. Собак, бегущих в упряжке попарно, на привязи держат тоже парами, видимо, чтобы привыкли к постоянному соседству и не дрались. По той же причине упряжку часто предпочитают формировать из собак одного помета: между родственниками бывает меньше ссор. Вообще, подобрать упряжку так, чтобы она работала эффективно и слушалась хозяина и вожака – целая наука, потому что каждая собачка – личность, у нее свои симпатии и антипатии, и если их не учитывать – толку не будет, а будет постоянная свара и грызня.
Лучшие упряжки имеют шанс победить на гонках, которые проводятся каждую зиму. А это уже не только признание заслуг каюра, но и немалый денежный приз.
Бродячих и одичавших собак тоже полным-полно. Какие-то бродят по селу, пожирая все, что подвернется, вплоть до вывешенных на просушку шкур. Другие в тундре сбиваются в стаи, терроризируя оленьи стада. В определенных ситуациях они становятся даже опаснее волков, поскольку людей не боятся.
И, наконец, правило третье – универсальность: нужно все уметь, без этого на Чукотке никак не выжить. Как мужчины, так и женщины должны уметь обращаться с оружием, рыболовными снастями, разделывать моржа и нерпу, пластовать рыбу, водить и ремонтировать машину, вездеход, руль-мотор, управляться с упряжкой, готовить и шить. Человек, проживший хотя бы лет десять на Чукотке, потом уже не пропадет нигде.
Для добычи пропитания используется любая возможность. Поехал по делу в другое село – по дороге подстрелил дикого оленя, пошли с приятелями за нерпой – заодно рыбы наловили. Не повезет с охотой – так хотя бы грибов и дикого лука набрать.
По этой причине всегда и везде стараются брать максимум полезного снаряжения, а уж с ножом не расстаются вообще никогда. Если вы встретите главу местной администрации, в костюме и лакированных ботинках, будьте уверены – у него в кармане нож. А в машине – термос с горячим чаем, а, если хорошо поискать, то и карабин.
У хороших хозяек тоже ничего впустую не пропадает, даже пространство на подоконниках занято горшками, где круглый год выращиваются огурцы, помидоры, земляника и всяческая зелень. Чукчанки вообще идеальные жены, смирные, покладистые, хозяйственные, почти ничем, кроме семьи, не интересующиеся. А если закончат курсы «чумработниц» (это вроде как домработницы), то вообще сокровище. Если что-то стоит экспортировать с Чукотки, то именно таких жен, как самую большую ценность и редкость на «материке».
Это осознают и все приезжие на Чукотку. К слову, детей турков и чукчанок шутливо называют турчами, а детей чукчанок и хохлов – чухлами.
И все же три упомянутых правила далеко не всем помогают удержаться на плаву. Народ спивается, и еще как. Целые села объявляют зонами трезвости, но не помогает. Северным народам пить нельзя генетически, а в этом климате и при такой жизни уж если запьешь, то обратно уже нет возврата.
Однако судьба продолжает круговорот, сойдет снег, и жизнь подарит новые надежды. И будут снова праздники в селе, с колоритными гонками на байдарах, разделкой кита и танцами в кухлянках и джинсах. Старики будут играть злых духов, а красивая молодежь, разумеется, добрых. У них вся жизнь впереди, и она обязательно будет лучше, чем у родителей. И вести из разных концов тундры и с Большой земли тоже будут обязательно добрыми.
***
Я тоже хочу, чтобы у меня была личная песня. И в ней – куплет о том, как я сижу на берегу залива, которому дал название сам Джеймс Кук. Пахнет ледяным морем, какой-то свежей, холодной чистотой, и недозрелая морошка хрустит на зубах. Рядом вялится рыба, сушится на распялках моржовая шкура. Упряжка на привязи терпеливо ждет кормежки, вокруг бегают мохнатые щенки. Вдоль линии прибоя валяются китовые позвонки и топчутся стаи чаек, а сверху кружит поморник, соображая, что бы украсть. Бригада вытащила из воды вельбот, взгромоздив его на опорки из китовых ребер. Их охота была удачной, морская вода покраснела от крови моржей. В общем, что вижу, то пою.
Я уже никуда не спешу. Все, чему есть место под солнцем, приходит в этот мир в свой срок. Или не приходит вообще. И прежде, чем начинать новый куплет, надо закончить старый.
Главное, что закат сегодня чистый, а значит, погода завтра обязательно даст.
Чукотка,
август 2013 г.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
 |  |  |
 |  |  |
 |  |  |
 |  |  |
 |  |  |
 |  |  |
Теги:
