От первого лица

Для кого-то августовские дни далёкого 1991 года воспринимаются как трагический крах империи, для кого-то, напротив, как торжество свободы и демократии. В любом случае, события четвертьвековой давности, изменившие политический и экономический строй в нашей стране, стали знаковой исторической вехой. Всегда интересно, как слом эпох отражается на его свидетелях и участниках. Слово предоставляется очевидцам.


Раскаты над Раскатово
Вячеслав Меркулов, политтехнолог:
В тот год я перевёлся с мехмата СГУ на физический факультет и летом 1991-го был направлен по линии вуза комиссаром студенческого лагеря в село Раскатово Марксовского района. 19 августа мне было всего 17 лет, а своё совершеннолетие я отметил, когда уже всё закончилось,— 26-го числа. А 19-го утром к нам прибыл старший преподаватель Анатолий Зборовский, который вроде бы какое-то время был парторгом СГУ. Мы завтракали в столовой, и в это время Анатолий Владимирович объявил, что в Москве образован ГКЧП, президент Горбачёв отстранён от власти. Новость о перевороте меня озадачила.
У меня была в то время торговая точка на вокзале, где я продавал газету «Сфера», издаваемую правозащитником Александром Никитиным и его товарищами по социал-демократическому движению. Рядом со мной продавал полиграфию Олег Карпов — будущий депутат областной думы, который меня и познакомил с демократами. У них было и место сборов: ныне снесённый домик на проспекте Ленина, 113, недалеко от Главпочтамта. Там я познакомился с начинающими политиками — Дмитрием Олейником, Дмитрием Коннычевым, Сергеем Перепечёновым. В этом доме Сергей Иванович Перепечёнов создавал первые городские структуры общественного самоуправления, здесь была редакция оппозиционной газеты «Житель Саратова», а также штаб отделения Демократической партии России.
В общем, узнав о путче ГКЧП, я всё бросил и рванул 19-го в Саратов к Карпову на Ленина, 113. Там всё кипело, демократы готовили митинг на 20 августа, который должен был пройти на площади Революции, ныне Театральной. В штабе меня нагрузили работой: дали объявления об акции, которые я тут же пошёл расклеивать по Саратову. Помню, приклеил листовку на Ленинский райотдел милиции, на военкомат — таким образом я и хулиганил, изучая границы, как официальные структуры будут к этому относиться. Но им было не до этого: власти в городе реально не было — все куда-то попрятались и растворились.
20 августа я сажусь на автобус и еду к себе в студенческий лагерь под Маркс. Чтобы быть в курсе событий, взял с собой радиоприёмник. Приехал в Маркс я поздно вечером, от остановки к селу Раскатово мне предстояла увлекательная дорога километров в 17 по темноте по просёлочной дороге, и я рассчитывал прийти в лагерь к полуночи. Но тут мне повезло: по пути встретил местных на «Москвиче», которые быстро меня подвезли. Приезжаю часов в восемь вечера к своим, и дальше начинает происходить нечто невообразимое. 17-летний студент собирает преподавателей и объявляет, что он, то есть я, как комиссар лагеря и член Демократической партии России, будет проводить 21-го числа забастовку в соответствии с указом законно избранного президента РСФСР Бориса Ельцина. После того как я это выкатил, начался шум-гам, люди реально боялись за последствия, учитывая, что в стране введено военное положение. Но тут Зборовский неожиданно говорит мне: «Делай, что посчитаешь нужным, вот тебе ключи от штабного помещения».
Я пошёл по общежитиям, прошерстил все корпуса, в которых были расквартированы порядка 200 студентов и абитуриентов, и объявил им, что завтра на поле выходить не будем, будем бастовать. Народу понравилось, что не надо на работу идти, но меня тут стали обуревать сомнения. Я несколько часов никак не мог уснуть, думал, во что же я втягиваю две сотни людей?
В пять утра 21-го мы, несколько наиболее активных человек, поднимаемся и идём на планёрку в совхоз. Директор совхоза и его подчинённые ошалели от наших намерений, стали материться, что мы не боремся за урожай, что морковь, если мы её сегодня не уберём, пропадёт нахрен. Общего языка мы не нашли и вернулись к себе, но через короткое время к нам приезжает директор совхоза и говорит, что закрывает лагерь, но при этом просит помочь убрать морковь, так как если мы её сегодня не выроем, она пропадёт. Я соглашаюсь: дескать, продовольственную программу саботировать не очень правильно, и в итоге отправил народ до обеда её собрать, а после закругляться.
Потом пошёл в местный сельсовет с несколькими ребятами на случай, если меня неправильно поймут местные власти и возникнет конфликтная ситуация между сторонниками ГКЧП и противниками. Но в здании сельсовета никого, кроме уборщицы не оказалось, и ей я торжественно вручил уведомление на проведение в 18:00 митинга в поддержку демократии, против путчистов. Теперь я думаю, что такая же картина была и в вышестоящих органах: на Ленина, 72, в облисполкоме, наверняка тоже все куда-то попрятались, и здание нынешнего правительства в те августовские дни 1991-го пустовало.
В обед 21-го объявили о забастовке, солидаризируясь с событиями в Москве. А как это сделать? Никто же о нашей акции ничего не знает! И чтобы оповестить о нашей борьбе за свободу, я пошёл на почту и отправил телеграмму товарищам в Саратов, на Ленина, 113. Прихожу в отделение и гордо диктую сотруднице текст телеграммы: «200 человек студентов не вышли на работу тчк комиссар лагеря Меркулов». Бабульки, которые в тот день собрались в отделении получать пенсию, на меня ополчились и чуть не побили: они в те дни были немногими, кто не побоялся выступить в защиту старых властей. До серьёзного конфликта не дошло, и уже около 16 часов 21-го по своему радиоприёмнику я услышал новость: члены ГКЧП уехали в Форос к Горбачёву для переговоров с отстранённым ими же президентом СССР. Стало понятно, что всё кончено — путч потерпел фиаско, но и мы так, по сути, ничего не сделали для этого.
В 18 часов всё же собрались мы на митинг, где нас встретили местные милиционеры. Они попытались меня немного «потромбовать», что-то говоря про военное положение, но я им в ответ: «Вы что, радио не слышали?». Они замялись и, узнав о событиях последних часов, сели на свой «Москвич» и свалили. Потом мы встретили местных бабушек — тех самых, которые меня чуть не побили на почте. Они сказали, что нас не поддерживают. Но как бы то ни было, в те часы началась совсем другая эпоха для нашей страны.

«И посадить вас не посадят, и жить вы лучше не будете!»
Александр Крутов, обозреватель журнала «ОМ»:
Во время августовского путча 1991 года я жил и работал в Иркутске. В конце 80-х годов, будучи комсомольским активистом Иркутского научного центра СО АН СССР, я одновременно стал и сопредседателем неформального Клуба гражданских инициатив, действовавшего на базе Дома культуры Иркутского научного центра. Иркутский академгородок традиционно был центром свободомыслия в этом старинном сибирском городе. Осенью 1990 года я вступил в «Демократическую партию России», стал членом ее областного совета. Основателем и лидером ДПР был известный строитель, Герой Социалистического Труда Николай Травкин. В ту пору в демократических кругах он считался общепризнанным авторитетом.
По меркам нынешнего времени иркутская организация ДПР была «карликовой партией» — всего несколько десятков членов. Однако об авторитете нашей организации можно судить хотя бы по тому, что наш партийный офис размещался … в здании Иркутского обкома КПСС. Тогдашний председатель Иркутского облисполкома Юрий Ножиков, изначально взявший курс на политику Ельцина, стремился всячески поддержать местных демократов. А поскольку обком и облисполком находились в одном четырехэтажном здании, которое было на балансе у облисполкома, ДПР получила пару комнат в здании обкома. И когда начался путч, противоборствующие стороны оказались, что называется, друг у друга под боком — на разных этажах одного и того же здания.
Чем занимались наши оппоненты из обкома КПСС в дни путча, мне сегодня сказать трудно. Что касается вашего покорного слуги, был выпущен специальной номер газеты «ДПР» («Демократический путь России»), содержащий обращение Ельцина и иные документы, направленные против путчистов. Вместе с моим коллегой Володей Семененко мы выезжали в одну из воинских частей, расположенную в окрестностях Иркутска. Были основания полагать, что подразделения этой части могут быть введены в Иркутск для ареста Юрия Ножикова и подавления «демократов». Однако реальность оказалась обнадеживающей. Старшие офицеры части срочно «слиняли» по отпускам и командировкам. А младшие фактически оказались нашими единомышленниками. Получив от них заверение, что оружие против своего народа никто применять не собирается, мы возвратились в Иркутск.
Были в эти дни случаи, которые сегодня могут вызвать улыбку. А тогда они нам смешными не казались. Оригинал-макет нашей газеты «ДПР» мы повезли в Иркутский «Дом печати» — многоэтажное здание (что-то типа нашего «Издательства «Слово»), где в то время находилась государственная типография, печатавшая все газеты региона. В том числе и нашу. В этом же здании располагались редакции «Восточно-Сибирской правды» (орган обкома КПСС и облисполкома), «Советской молодежи» (орган обкома ВЛКСМ) и местное представительство «Комсомольской правды». В 1991 году это представительство возглавлял молодой историк Станислав Гольдфарб.
Привезли мы с приятелем Виталием Камышевым газету, лифт традиционно не работает, пешком поднимаемся по лестнице. Навстречу нам вальяжно вышагивает Стас Гольдфарб.
Виталий его и спрашивает: «Ну вот, Стас, газету против ГКЧП сдаем в печать. Ответь нам как историк: посадят нас завтра или мы жить лучше будем?».
Стас окинул нас взором энтомолога и многозначительно изрек: «Дураки вы, дураки! Да кому вы нужны со своими демократическими газетами?! И посадить вас не посадят, и жить вы лучше не будете!». После чего продолжил путь вниз по лестнице.
Кульминация наступила 21 августа. В этот день была получена информация, что руководство обкома КПСС собирается к вечеру арестовать Юрия Ножикова и окопавшихся у них под боком демократов. После этого демократический штаб срочно перебрался в резервное помещение — на ул. Сухэ-Батора, 10. А поскольку Ножиков покидать свое рабочее место решительно отказывался, в здании обкома для оперативной связи между ним и «демократическим штабом» остался Евгений Иоффин. Коллективными усилиями стали думать, как защитить Ножикова и предотвратить захват облисполкома. И тут помог случай — на 21 августа 1991 года в клубе Иркутского политехнического института был назначен концерт самого Бориса Гребенщикова. По нашим прикидкам, на этом концерте должно быть не менее тысячи зрителей. Этого, по иркутским меркам, как нам казалось, было вполне достаточно, чтобы блокировать все входы в здание обкома и предотвратить попытку ареста Ножикова и его сторонников.
А задача распропагандировать зрителей прямо на концерте (или перед концертом), дабы увести их из теплого зала в моросящую иркутскую ночь навстречу неизвестности, выпала на мою долю. Примерно минут за двадцать с кем-то из ребят-демократов я приехал в политех. Там наши сторонники провели меня к концертному залу. Оставалось договориться с организаторами концерта и самим БГ. По нынешним моим представлениям, наглость и дерзость неслыханные— подойти к знаменитому певцу и сказать: «У нас в Иркутске очень напряженная политическая ситуация. Поэтому кому хочется свободы для своей страны — бросайте к черту ваш концерт, вставайте с кресел и следуйте за мной на охрану иркутского «серого дома». Пешком это где-то километра два с переходом по мосту через Ангару.
И вот я стою перед БГ и прошу его разрешения выступить перед зрителями до начала концерта. И — о, ужас — встречаю полное взаимопонимание и поддержку. Возможно, выдающемуся артисту самому было любопытно, чем же закончится этот необычный социальный эксперимент, что предпочтут его зрители: его талант или борьбу на баррикадах. И вот мы вместе с ним выходим на сцену, и Борис объявляет, что перед началом концерта к зрителям хочет обратиться местный активист демократического движения. И просит зрителей с пониманием отнестись к моим словам. После чего выступаю я, обрисовываю создавшуюся обстановку, одновременно пытаюсь уловить царящие в зрительном зале настроения. И как мне кажется, зал раскалывается: кто-то готов бросить все и немедленно следовать за мной защищать демократию, а кто-то не в силах покинуть концерт. И тут я начинаю осознавать, что какое бы решение кто-либо из этих незнакомых людей не принял в данную минуту, всех их я сделаю в чем-то несчастными: ушедшие не услышат концерт, которого они, быть может, ждали всю жизнь, а оставшиеся будут думать, что в решительную минуту оказались «тварями дрожащими». И я понимаю, что надо искать какой-то компромисс.
Свое выступление по какому-то наитию я заканчиваю примерно так: «Давайте вы будете слушать концерт, а я буду находиться на связи со штабом демократов в «сером доме». В случае возникновения реальной угрозы концерт мы прервем и все вместе отправимся охранять «серый дом». Если захвата «серого дома» не будет, мы дослушаем концерт, после чего все вместе пойдем через Ангару».
В зале одобрительные выкрики. Я отправляюсь за кулисы и сажусь за телефон. Первая половина концерта проходит без осложнений. А потом штаб демократов перестает отвечать. Я теряюсь в догадках и не знаю, что мне предпринять. Прерывать незавершенный концерт и вести народ на охрану «серого дома»? Но, может быть, там уже всех «заластали»… И виной тому мои нерешительность и мягкотелость. Неожиданно мои размышления прерывает какой-то не в меру активный молодой человек. Он рвется на сцену и истошно орет: «С путчем покончено! С путчем покончено! Все ... улетели в Ирак».
Его все принимают за провокатора и требуют моих разъяснений. Снова выхожу на сцену и объявляю: «Пока никаких официальных сообщений еще не получено, угрозу силовых действий от сторонников ГКЧП нельзя считать нереальной. Потому после концерта все равно собираемся и идем охранять «серый дом».
Снова ухожу за кулисы. Удается связаться с лидером иркутской организации ДПР Евгением Иоффиным. Он меня информирует, что путч в Москве действительно подавлен, угроза силовых действий со стороны иркутских сторонников ГКЧП миновала. И никуда нам ходить не надо. Более того, мне предписывается задержать всех зрителей после концерта, поскольку к нам в политех выехал Юрий Абрамович Ножиков. Он сам хочет поздравить земляков и заезжих артистов с победой демократии.
Сразу же по завершении концерта, закончившегося овациями, опять выхожу на сцену, объявляю, что наш поход отменяется ввиду победы над ГКЧП в Москве. Но и уходить никуда не стоит, т.к. к нам едет Юрий Ножиков, который расскажет все в подробностях, поскольку находился на прямой связи с Ельциным. Всеобщее ликование. Аплодисменты БГ и его артистам, аплодисменты мне, аплодисменты Юрию Абрамовичу.
Наверное, самый смелый современный пиарщик не сумел бы придумать и организовать такого восторга, который случился в клубе Иркутского «политеха» 21 августа 1991 года. Не ликовал, пожалуй, лишь один БГ. Он бросил в зал какую-то глубокомысленную фразу, значение которой я поначалу не понял. Позже кто-то из коллег мне пояснил: в Москве при подавлении путча погибли люди. Всего трое человек, но это лучшие люди России.


Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями