Блестящая медицинская карьера академического масштаба и общероссийская слава горячего борца с проституцией. Научно-исследовательский институт, Совет безопасности, областной вендиспансер, государственное телевидение. В жизни Сергея Утца можно проследить определенную цикличность, и это позволяет предположить: следующий этап его непредсказуемой до сего дня карьеры — тихий кабинетик врача с постоянной практикой и стабильным доходом. Кстати, офис заместителя председателя ГТРК «Саратов» по общим вопросам уже сегодня напоминает врачебный кабинет. Позади кресла хозяина — белая монументальная ширма с российским гербом, за которой Сергей Рудольфович иногда неожиданно исчезает. Не удивилась бы, узнав, что ширма скрывает кушетку, а то и целое гинекологическое кресло; в неурочный час доктор Утц появляется из-за нее в белом халате и резиновых перчатках: «Ну-с, что тут у нас, давайте-ка посмотрим...». Впрочем, это все фантазии, о которых забываешь, когда лицезреешь Сергея Рудольфовича на экране в излюбленных им стенд-апах. Отчаявшись найти на телевидении новые лица, Сергей Утц неожиданно для всех обнаружил звезду эфира в себе.
Еще штрихи к портрету... Злой гений ГТРК, или не гений, но все равно злой. В 1999-м он вдохновенно рассказывал коллеге из столичной «Комсомолки» о «борьбе с б...ми». Сегодня готов часами рассказывать о своей исключительной семье. На приглашение в рубрику «Личное дело» среагировал неожиданно: «Компания предыдущих гостей этой рубрики мне не нравится, я же все-таки интеллигентный человек». Но потом согласился: «Куда от вас денешься».
— Сергей Рудольфович, вы ведь из знаменитой медицинской семьи? Продолжателем династии себя ощущаете?
— По маминой линии все предки, действительно, были врачами. Моя прабабушка, жена архиерея Андрея Моногенова, была повивальной бабкой при том храме, который находился в Детском парке на месте стадиона. Потом она родила сына Сережу (меня назвали Сергеем в честь деда). Он получил хорошее образование: учился в Юрьевском университете, потом в Берлине, был профессором, работал во Франции и, вернувшись в 1910 году в Россию, служил какое-то время земским врачом в Ягодной Поляне. Сохранился его диплом, в котором написано: «Мы, Николай Второй, даруем звание лекаря». Много лет заведовал кафедрой патологической анатомии, был даже удостоен звания Героя Труда. В 1938 году попал под репрессии по совершенно идиотскому доносу. Дед занимался патологической анатомией чумы и одновременно работал в лаборатории «Микроба». В доносе написали, будто он заражал Волгу чумой. Причем в самом НКВДэшном деле присутствовала справка, что чума по воде не распространяется, это не холера, но дед, тем не менее, отбыл в лагерях шесть лет. За это время выучил английский язык, до этого в совершенстве владел немецким и французским. В 1946 году освободился, а через два года, в 60 лет с небольшим, скончался. Бабушка тоже из очень интересной семьи, одна из правнучек Герцена. Ее специализация — терапевт, работала доцентом в медицинском университете. Мама и папа патологоанатомы. Из детей (нас трое) тоже все, кроме брата (он специалист по вычислительной технике, а сейчас профсоюзный деятель), — врачи. Сестра, племянница, моя жена.
— То есть когда вы закончили школу, вопрос о вузе даже не стоял... Но почему именно дерматовенерология?
— Думаю, четвертого патологоанатома наша семья просто не выдержала бы. Поколениями передавался бы определенный взгляд на жизнь. Достаточно печальна эта работа, хотя среди врачей патологоанатомы считаются элитой. Поскольку они знают человеческое тело намного лучше и глубже, чем все остальные. Именно они ставят окончательный диагноз. Не скрою, тогда уже и материальные вопросы возникали. К сожалению, пациенты патологоанатомов не испытывают к своим врачам благодарности. Почему дерматовенерология? Здесь не надо искать никаких скрытых смыслов. Просто я много лет был председателем мединститутского студенческого научного общества, а руководителем был профессор Довжанский, дерматовенеролог. Я увлекался хирургией, даже первая моя статья в хорошем медицинском журнале была от кафедры хирургии, но мы с папой посоветовались и решили, что надо выбрать что-нибудь полегче. Для хирургии у меня психика жидковата.
— Как складывалась жизнь после института?
— Классически благоприятно. Поступил в ординатуру, на кафедру кожных болезней. Достаточно быстро, хотя не так, как теперь бывает, написал кандидатскую диссертацию. Докторскую. Тема «Новые оптические методы в диагностике и лазерной терапии в дерматологии». Хорошая крепенькая диссертация. Я ушел в научно-исследовательский институт сельской гигиены министерства здравоохранения, в котором до сих пор продолжаю работать. Заведовал единственной в стране лабораторией фотобиологии и фотомедицины. Параллельно работал с госуниверситетом на кафедре оптики у профессора Валерия Тучина. Могу без ложной скромности сказать: нам удавалось идти в ногу со временем, мы сделали немало открытий, написали за это время несколько серьезных научных статей. Когда я защищался, комиссия была удивлена: 85 публикаций, половина из которых вышла в США. Это время вспоминаю с большим удовольствием. Поездил по свету...
— И как же это все можно было бросить?
— К сожалению, неминуемо было. Ибо как человек, достаточно высоко ценящий семейное благополучие, по-доброму, что сейчас редко встречается, относящийся к своей семье, я просто не мог позволить, чтобы моя жена и сын нуждались. Плюс квартирный вопрос.
— Кто вас пригласил в Совет безопасности?
— Сам Мирошин, мы долгие годы дружили.
— Сложно, наверное, было перестроиться от врачебной практики к фискальной и полицейской работе?
— Какие-то вещи Богом предопределены. Я никогда не исключал для себя никаких возможностей, хотя всегда знал, что медицина — это мое. И я непременно вернусь в нее — при ином отношении власти к здравоохранению, когда для того, чтобы быть врачом, не нужно будет воровать и унизительно обирать пациентов. Оставлю все это относительное благополучие на телевидении (я все же здесь не самый последний человек) и уйду врачом. А в Совбезе были приличная заработная плата, квартира. Работа необычная, но я привык работать. Если Ленин говорил: учиться, учиться, учиться, то меня отец напутствовал: работай, сынок, работай, работай. Все получится. Может, это примитивно звучит, но я запомнил. И работаю.
— По прошествии времени, как оцениваете свою работу в Совбезе? Там вы прославились в качестве убежденного и горячего борца с проституцией.
— Не суди судимого и судим не будешь. Забавно это было...
— А что вами двигало? Мальчишество, жажда известности? Все же на всю страну Утц прозвучал не фамилией большого врача, а скорее артиста эстрадного жанра.
— Что двигало? Непосредственный призыв: работать творчески, с выдумкой и результатом. Если вы помните, в те времена на фоне разговоров об открытии публичных домов был дан приказ убрать проституток с улиц. Мы же не ставили целью ликвидацию проституции. Была поставлена конкретная задача: убрать их с улиц. Я же, кажется, об этом в каком-то интервью рассказывал...
— Да, помню, была статья в газете «Время новостей».
— Нет, это не я, меня подставили, моим именем кто-то подписался. Но я не стал разбираться, я всегда понимал, что с прессой бесполезно конфликтовать. Прессе надо либо отдаться, либо не отдаваться.
Так вот история вышла преинтереснейшая. Действующие лица еще все на своих местах. Очередной прилив праведного гнева у губернатора по поводу выстроившихся у Кировской администрации проституток.
Его приказ Сундееву: немедленно их ликвидировать. По рассказам, я сам не видел, Сундеев пригласил проституток к себе, усадил: «Девушки, мне велено вас трудоустроить. Какая зарплата устроит?». Те: «3 500», а образования — по девять классов. Он поднимает трубку: «Найдите им самую высокооплачиваемую работу». Нашли — на 450 руб. На том и разошлись. Но Сундеев принял интересное решение, и оно даже, то ли в шутку, то ли всерьез, рассматривалось: изменить направление движения автотранспорта по Большой Казачьей. Для чего? Чтобы проститутки перешли на другую сторону, а это уже Фрунзенский район и головная боль Фадеева. Смешно, а вообще-то я считаю, в этом не было ничего особенного, тем более что борьба с проституцией была общим поветрием в стране. Есть же понятие PR'a. Все, что угодно, плохо ли, хорошо, лишь бы писали, говорили...
— Получается, вы просто отработали PR-кампанию губернатору... Или личный интерес присутствовал?
— Да нет, что вы, какие личные счеты с проститутками, если я еще за полгода до этого работал врачом и, вероятно, те же самые девушки обращались ко мне как к врачу-венерологу. Я достаточно добропорядочный семьянин и к услугам, уж во всяком случае, уличных проституток даже в мыслях не планировал обращаться. Рассуждать о том, можно ли искоренить этот порок или он необходимая часть любого, даже самого развитого общества, — не берусь. Хотя, полагаю, — противоестественно отдавать себя за деньги. Не для того человек предназначен.
— Из Совбеза вы ушли в главные врачи областного вендиспансера, но главным венерологом области проработали очень недолго. Почему?
— Потому что было унизительно. Когда заработная плата главного врача составляет 2,5 тыс. руб. и хватает ее только на сигареты и бензин… Я за восемь месяцев прогрессивно обнищал, все запасы в доме были съедены. А главное — перспектив никаких. Если посчитать общий врачебный стаж моей семьи — это четыре сотни лет.
Я задал себе вопрос: кто-нибудь воровал в моей семье? Нет. Люди исключительной репутации. Никаких поборов, взяток... Мне не захотелось, чтобы в нашем роду это началось с меня. То есть встал выбор: или торговать честью, или уходить. Андрей Россошанский, с которым мы дружили еще со студенческой скамьи, предложил телевидение. Я не отказался. Я вообще не боюсь никакой работы. Я считаю, что медицинское образование вообще очень неплохое. Только не надо за примерами во властные структуры ходить, припоминать Марона, Фадеева... У врачей высоко развита система адаптации. Каждый пациент — отдельный мир, к нему подстраиваешься, точно так же к сотрудникам можно подстроиться, к новой работе.
— Обрисуйте, пожалуйста, круг ваших обязанностей. Что такое заместитель председателя ГТРК по общим вопросам?
— Хороший вопрос по поводу обязанностей. Я занимаюсь информационным насыщением нашего телевидения и радио. На мне расстановка приоритетов. Каждый день у нас творческие планерки, на них определяются темы, которые будут в эфире. Так что на мне информация и тысячи каких-то других мелких дел, за исключением финансов.
— И у вас есть свое видение того информационного пространства, за которое вы отвечаете?
— Конечно.
— Поделитесь.
— Я считаю, что телевидение наиболее эффективное, важное, доступное и рейтинговое средство массовой информации. Может, это будет обидно для других СМИшников, но если событие не показано по телевизору, его не случилось... Вопрос качества наших новостей нас всех беспокоит. Но здесь очень силен и важен человеческий фактор. Не случайно мне, чтобы понять, как делаются новости и что мешает им быть по-настоящему качественными, пришлось самому в поле пойти. Попробовал себя в качестве корреспондента. Мне говорили: не надо, это не твое... Но, чтобы понять, необходимо прочувствовать и пройти всю цепочку. Я делаю сюжеты где-то раз в неделю, чтобы определить, на каком участке у нас сбой.
— Нравится этим заниматься?
— Фиг его знает, не знаю. Я люблю работать. Если бы вы спросили, а есть ли для меня более интересная работа, я сказал бы — да, медицина.
— Практику совсем оставили?
— Увы и к сожалению. Если наукой еще занимаюсь, книжки раз в год с завидной
регулярностью выходят, двух учеников подготовил, то на практику времени совсем нет. Консультирую, если кто-то обращается, просто не могу отказать. К слову, одна из кандидатских, которыми я руководил, посвящена медико-социальным аспектам проституции.
— По работе в Совбезе не скучаете? Кстати, как восприняли отставку бывшего шефа?
— Жалко Сашку, жалко. Не заслуживает он такого отношения. Могу компетентно сказать: он столько сделал для этой власти и для губернатора лично, что мог еще пять лет сидеть, ничего не делая, плевать в потолок.
— Вернемся к телевидению. Нравится-не нравится, телевидение для вас — только заработок?
— Не только. То, что творится у нас в области, в политике, нормальному человеку нравиться не может. Это малообъяснимый и непонятный здравомыслящему человеку процесс.
— Какой диагноз вы бы поставили области как врач и как журналист?
— У меня очень сложная ситуация. Многих людей из власти знаю лично, с большинством политиков на «ты». Когда ушел работать в Совбез, всех пытались подтолкнуть к мысли, что теперь я буду использовать знания, полученные во время медицинской практики. Но поскольку я, работая в Совбезе, не оставлял практику, и люди продолжали ко мне обращаться, значит, думаю, сумел опровергнуть такую репутацию. Я знаю много больше, чем могу рассказать, поэтому приходится выбирать иные способы предоставления информации, нежели телевизионный эфир. Могу сказать честно: знаю много, пожалуй, все. Масса тайн в голове, но даже мысли не возникает сделать на них, скажем, сюжет. Иначе со мной просто перестанут общаться.
— Работа в СМИ предполагает, что журналист должен идти до конца.
— Видимо, я все же не журналист, должен в том признаться. Я идти до конца не могу, врачебная этика не позволяет. Мне очень интересно читать и в вашем журнале какие-то вещи, при этом зная, что на самом деле многое не совсем так, как видится. Но сказать об этом не могу. Зато могу участвовать в формировании информационной политики так, чтобы на косвенных признаках показывать людям — куда и что идет, и какие откуда ноги растут. Думаю, в этом отношении наши новости очень грамотно выстроены. Если их внимательно смотреть или читать на нашем сайте, многое можно понять. Эти общие направления появляются из знаний глубинных процессов. Наверное, и не нужно, чтобы все знали всё. Если ваш журнал рассчитан на бизнес и политическую элиту, то телевидение — не только Московская, 72, а общедоступный ресурс.
— ГТРК сегодня — коммерческий проект?
— Мы не убыточны, не дотируемы. Но хотелось бы лучшего.
— А почему, извините за обывательскую интонацию, так мало люди получают?
— Это, видимо, последствия государственной принадлежности. У нас по-прежнему действует общая тарифная сетка, разряды. У меня 17 разряд, у Россошанского — 18, у журналистов — 10. У них, кстати, и с образованием не очень. Высшее, но дальше ничего. Ни степеней, ни званий, которые могли бы позволить переаттестовать человека и дать ему более высокий разряд. С 1 июня мы станем не дочерней компанией, а московским филиалом. Но на самом деле — тот же хрен, только вид сбоку. Руководитель будет управлять филиалом по доверенности, а всю структуру приведут под единый стандарт для всех филиалов 89 компаний.
— То есть материальное благополучие сотрудникам по-прежнему не грозит?
— Это процесс постепенный. РТР реформируется всего два года. Сейчас телеканал «Россия» вышел на самоокупаемость. Мы не можем этого себе позволить, да и не хотим. Нам жаль расставаться с нашими прекрасными помещениями. Но ведь ни одна коммерческая компания не потянет такие площади. С другой стороны, мы и не можем от этого громоздкого хозяйства избавиться, поскольку принадлежит оно не нам, а министерству информации и печати РФ. Впереди акционирование.
— Сергей Рудольфович, мы час общаемся, вы ни разу за все это время не улыбнулись. Не умеете?
— Должен сказать — я не самый веселый человек. Чему улыбаться? Я, честно говоря, ничего хорошего не вижу. Наверное, я улыбаюсь в семье, в кругу друзей, работа же — дело серьезное.
— Вы про семью упоминали, сколько лет вашему сыну?
— Десять.
— На футбол, походы, рыбалки времени хватает?
— Все это есть, но, к сожалению, компьютер отнимает львиную долю времени. Никто сам себя не может назвать хорошим отцом, это должен сделать сам ребенок по прошествии времени... Однако я не случайный визитер дома. Мне кажется, мой папа меньше со мной времени проводил, хотя... это всегда так кажется. Мой распорядок дня построен так, что я его провожаю в школу и вечером стараюсь с ним повозиться. У нас множество общих мелких интересов. Школа грузит, конечно, вчера вот всю ночь распечатывал знаки дорожного движения... Мы никогда не оставляем его дома, всегда берем в компании, он отличный компанейский парень, не в тягость.
— История брака у вас интересная?
— Да нет. Если бы это была вторая, третья жена... или на 17 лет младше, старше... А так: учились в одной школе, встречаться начали в институте, я был на третьем курсе, она на первом. Дотянули до моего окончания института, поженились. Восемь лет занимались карьерой, писали диссертации, потом родился Дениска. Любимый, желанный ребенок. Все достаточно банально.
— Вы с супругой очень занятые люди. Кто организует ваш быт? Домработница?
— Нет, жена все делает. Потрясающая женщина. Она задает порой этот вопрос: может, пора? Но все делает сама, причем легко и красиво. Молодец, не скрипит: почему я профессор и с тряпкой. Маленькая, худенькая, юркая. Она всем нравится куда больше, чем я. Хорошая женщина. Повезло мне в браке. Единственное счастье, которое не подвергается сомнению уже много лет. Были, конечно, семейные кризисы, 12 лет не было своей квартиры. С тех пор как стали жить отдельно, отлично ладим.
— Что еще есть в жизни, кроме работы и семьи?
— Музыка — не мое. Знаю до конца одну песню: «Шел отряд по берегу, шел издалека»... Хотя пою часто. Почему-то не запоминаю песен. И ведь память прекрасная — шахматист. Кино люблю. Документальное, Голливуд. Читать люблю, но засыпаю. Видимо, устаю сильно. Приходится много читать газет. Не радуют они меня по большей части, но это работа. А вообще-то, я абсолютно компьютеризированный человек. Дома четыре штуки в разных местах. Есть даже 386-й ноутбук, это самая первая модель ноутбуков. Умею на компьютере все. В «Интеркоме» был одним из первых частных пользователей интернета и электронной почты. Не представляю жизни без него.
— А человеческие слабости у вас есть?
— Думал над этим... Я не пью. Надо прекращать курить, конфеты есть, это вредно... Кстати, угощайтесь... А что вы понимаете под слабостями? По ночам с ножом не хожу, младенцев не режу.
— Ну, это уже и не слабости...
— Кроме курения, других пороков нет. Это, наверное, настораживает. Должно же быть что-то, ну, нет у меня...
— То есть не доктор Лектор?
— Нет!
— А давайте о женщинах поговорим.
— А чего о них говорить? С женщиной о женщинах не говорят. Ну, давайте, что там с ними?
— Красивых девушек вокруг вас много, соблазны. Не сложно сохранять имидж примерного семьянина?
— На самом деле подобные вещи легко проверяются. Замечен не был. Я их как-то не воспринимаю. То ли они не такие, значит, красивые, то ли у меня глаз замылился. Внеслужебных отношений на работе не допускаю. Во-первых, потому что вредно, во-вторых, не хочется. Весь кайф от работы.
— Сергей Рудольфович, должна признаться, образ, который вы пытаетесь здесь нарисовать, сильно отличается от того, что складывается из общения с людьми, которые вас знают давно и лично. Наверняка и до вас доходят слухи. Не тяжело с таким грузом людского неприятия жить?
— Честно говоря, люди меня побаиваются, считают человеком мстительным и хитрым. Боятся говорить правду. Я не знаю, почему так получается. Не хочу сказать, что я милейшей души человек, да, бываю грубым, резким, но только в интересах дела. Есть же силовая технология захвата управления. Я, кстати, много этому учился, трижды в США курсы проходил. Лучшие американские психологи учили нас принимать решения. Это, наверное, одно из ценнейших во мне качеств: я умею принимать решения и брать на себя за него ответственность. А кто говорит? А что говорят?
— А зачем же вы берете конфету? Это же вредно, пять минут назад обещали бросить...
— Я буду постепенно бросать.
— По поводу ваших талантов: управляете исключительно кнутом. Сотрудники вас, действительно, не любят, даже ненавидят и боятся.
— Все?
— Большинство.
— Не любят? Так я не конфетка, чтобы меня любить. Что касается ненависти, то они заблуждаются, скорее всего, просто не представляют, что такое ненависть.
— А вы знаете?
— Да, я знаю. Есть пара-тройка фигур, которых я ненавижу и за которыми признаю ответственность за многие серьезные негативные последствия. Если бы мне можно было инкриминировать развал телевидения... А ведь оно все хорошеет и хорошеет. Для меня ненависть складывается из нескольких компонентов: личная неприязнь, плюс человек должен быть полной сволочью в делах. Не буду называть фамилии, но это весьма высокопоставленные люди, за которыми я числю многие проблемы области. Безусловно, любое руководство, которое сокращает кадры, подвергается некоему прессингу, его ненавидят. Да, мы сокращаем кадры, выполняя установку московского руководства. Какая телекомпания вытянет 500 человек на горбу? Но это вопрос председателя, я лишь помогаю определить — кого? Груб — да, часто, может, и неоправданно, корю себя за это. А люди не говорят, что я перелечил тут всех сотрудников? Их родственников в больницы устраивал? Когда до здоровья доходит, я в помощи не отказываю. Да, алкоголиков ненавижу. Всех выгнал, даже начал работу с конфликта с Вингуртом из-за Вени. Потому что стремление к дисциплине у меня огромное, и с возрастом оно становится все сильнее.
— О смысле жизни думаете?
— Все чаще и чаще. Видимо, возрастное. Но смысла особого не нахожу. После сорока мысль о смерти не доставляет мучений. Даже пугает такое равнодушие, все же инстинкт самосохранения — необходимая часть стремления к успеху. Ну, не я первый, не я последний...
«Общественное мнение», №6(46), июнь 2003 г.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги: