(начало: «ОМ», 2015, №6-12)
Пришло время рассказать о 17-летней минской комсомолке Марии Брускиной. В своей книге «Об участии евреев во Второй мировой войне» Феликс Лазовский сообщает:
«Все знают о подвиге Зои Космодемьянской, за который ей посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. Однако мало кто знает о подвиге еврейской девушки Маши (Мириам Борисовны) Брускиной, которая так же как и Зоя Космодемьянская, но раньше ее, была казнена гитлеровцами.
Маша принимала активное участие в организации побегов из плена военнослужащих в Минске. На допросах она никого и ничего не выдала. Дело о присвоении ей звания Героя Советского Союза застряло в инстанциях. Даже журналисты, пытавшиеся впоследствии рассказать о ее подвиге, подверглись репрессиям.
После войны на проходной дрожжевого завода, где были повешены герои, была установлена мемориальная доска с именами К.И. Труса и В.И. Щербацевича и не указанным именем девушки, несмотря на то, что многие это имя знали и писали об этом в соответствующие инстанции.
Весь мир знал имя этой героини. В Израиле ей поставили памятник и назвали ее именем одну из улиц в Иерусалиме. А на родине, за которую она отдала свою молодую жизнь, власти не хотели знать ее имя. И только в июле 2008 г. на этой доске появилось имя Маши Брускиной». (Лазовский Ф. Об участии евреев во Второй мировой войне. Саратов, 2015. с.16-17)
Да, с последним утверждением господина Лазовского можно согласиться. По части увековечивания памяти Маше Брускиной повезло гораздо больше, нежели ее тезке — «героической разведчице» Марии Синельниковой. Правда, мероприятия признания подвигов Маши Брускиной и акции по увековечиванию ее памяти и в самом деле в основном проходили вне территории бывшего СССР. Про то, что было сделано в Израиле, нам известно из брошюры Феликса Лазовского. А вот что сообщается в Википедии:
«В 1997 году Мемориальный музей Холокоста США (англ. Unaited States Holocaust Memorial Museum) присудил Марии Борисовне Брускиной Медаль Сопротивления.
21 октября на торжественной церемонии, состоявшейся в Вашингтоне в присутствии конгрессменов, послов, ученых и представителей общественности различных стран, две такие медали были вручены людям, которые долгие годы, проявляя твердость гражданской позиции, отстаивали право Неизвестной на имя. Одна из этих медалей была вручена Льву Аркадьеву.
«Эта медаль должна была храниться в Минском музее Отечественной войны. Я рад был бы передать ее туда. Но ведь не имеет никакого смысла, пока в Белоруссии, где она родилась, где, не дрогнув, приняла смерть от рук оккупантов, ей отказано в имени… Я не буду обращаться к белорусским властям с просьбой «признать» Машу. Они должны сделать это сами. В конце концов, это просто их человеческий долг.
Л. Аркадьев».
(все выделения в тексте цитаты соответствуют оригиналу в Википедии.— Авт.)
Как видим, опять нам встречается имя хорошо известного по предыдущим публикациям этого цикла советского номенклатурного журналиста Льва Аркадьева. Не знаю, как для читателей, а для меня это знак, обязывающий к повышенному вниманию. Зная о предрасположенности этого публициста ко всевозможным мистификациям и фальсификациям, стоит максимально осторожно относиться как ко всем его текстам, так и к публичным заявлениям. В том числе и тем, которые сделаны в Вашингтоне на церемонии вручения памятной медали одной из еврейских общественных организаций.
Так или иначе, но из процитированного выше отрывка из Википедии однозначно вытекают два факта. Первый: с увековечиванием имени минской подпольщицы Маши Брускиной Льву Ароновичу повезло гораздо больше, чем в случае с «разведчицей» Машей Синельниковой и «28 героями-хигринцами». Второй: попытки увековечивания имени Маши Брускиной «по горячим следам» в конце 60-х — начале 70-х годов столкнулись с серьезным противодействием официальных властей. Борьба «за установление» подлинного имени девушки, повешенной оккупантами 26 октября 1941 года на проходной Минского дрожжевого завода, длилась около 40 лет. В период, пока существовал СССР и было много живых ветеранов, ни Льву Аркадьеву, ни его соратникам из различных советских СМИ так и не удалось убедить широкую общественность и официально доказать, что неизвестную девушку звали Машей Брускиной. И только уже в независимой Белоруссии борьба увенчалась относительным успехом. В 2008 году мемориальная доска, висевшая на проходной завода с советских времен, была заменена. На новом ее варианте все же появилось имя Маши Брускиной.
В этой связи основной задачей нашего дальнейшего исследования станет попытка разобраться, насколько вывод, сделанный журналистом Аркадьевым еще в конце 60-х годов, обоснован и подтвержден свидетельствами и документами, или же мы имеем дело с очередным мифом, созданным еще в советские времена и затем подхваченным и «раскрученным» на Западе на волне антисоветизма. Нам придется коснуться конкретных фактов и обстоятельств «борьбы за имя неизвестной», которая велась Львом Аркадьевым и его «союзниками» с конца 60-х годов. Основным источником сведений по этому делу станет для нас вышедшая в 1973 году книга «Как звали неизвестных…».
Начало поиска: современная версия пропагандистов
Итак, с чего же все началось? Наиболее полный ответ на этот вопрос сегодня содержится в Википедии. Здесь можно найти целый раздел, посвященный жизни и творческой деятельности публициста и сценариста Льва Аркадьева, состоящий из нескольких статей. Одна из них так и называется: «Журналистское расследование по установлению имени М.Б. Брускиной». Вот что там сообщается:
«В конце 1967 года Лев Аркадьев приехал в Минск для встречи с Героем Советского Союза Еленой Мазаник, приведшей в исполнение партизанский приговор наместнику Гитлера Вильгельму фон Кубе. Вместе с ней он пришел в Минский музей истории Великой Отечественной войны, чтобы посмотреть на один из экспонатов музея — дамскую сумочку, в которой Елена Мазаник пронесла в дом гауляйтера мину.
На одном из стендов музея висела небольшая фотография — Минск в дни фашистской оккупации, троих ведут на казнь. Мужчина, юноша и девушка с фанерным щитом на груди. На щите надпись на немецком и русском языках: «Мы партизаны, стрелявшие по германским войскам». Это была известная фотография из серии снимков, сделанных в Минске в воскресенье 26 октября 1941 года. (…)
На остановившей его внимание фотографии были изображены рабочий Минского завода им. Мясникова Кирилл Иванович Трус, который был опознан женой, как только фотография появилась в печати, и школьник одной из минских школ Владлен Щербацевич, имя которого было установлено в середине 60-х годов ХХ столетия. Указом Президиума Верховного Совета СССР от 10 мая 1965 года К.И. Трус и В.И. Щербацевич были посмертно награждены орденом Отечественной войны 1-й степени. Имя девушки, изображенной на фотоснимке вместе с ними, было неизвестно. (…)
В Москву Лев Аркадьев вернулся с решимостью назвать имя Неизвестной.
«Вернулся из Минска потрясенный историей, которой я случайно коснулся. История таила загадку, и для меня было ясно, что я не успокоюсь, пока не разгадаю ее».
Началось журналистское расследование — поиск, судьба которого оказалась крайне сложной, запутанной и драматичной.
Первые результаты были обнародованы в газете «Труд» от 24 апреля 1968 года в статье Л. Аркадьева «Бессмертие». Одновременно в газете «Вечерний Минск» вышла статья В. Фрейдина «Они не стали на колени». Оба журналиста, ведя расследование независимо друг от друга, пришли к одному и тому же выводу — на фотографиях изображена выпускница 28-й минской школы Маша (Мария Борисовна) Брускина 1924 года рождения.
16 мая, отображая этапы поиска, вышла статья Льва Аркадьева «Светя другим». Позже появилась совместная статья Л. Аркадьева и В. Фрейдина «Повесть о Маше», напечатанная в газете «Труд» от 20 и 21 июля 1968 года.
30 мая 1968 года было направлено обращение ЦК ЛКСМ Белоруссии в ЦК КПБ о необходимости увековечения памяти юных подпольщиков М. Брускиной и В. Щербацевича и представление на награду М.Б. Брускиной в ЦК КПБ от главных редакторов газеты «Труд» А. Субботина и газеты «Вечерний Минск» Г. Лысова.
По существующим в СССР правилам, поскольку М. Брускина родилась, выросла и погибла в Белоруссии, в вопросе об увековечении ее памяти нужна была поддержка белорусского партийного руководства, и поначалу она была получена. Главный идеолог ЦК КП Белоруссии С.А. Пилатович выразил удовлетворение результатами расследования и дал распоряжение о заключении договора с Л.А. Аркадьевым на создание фильма о белорусской героине и о предоставлении Комитетом государственной безопасности всей документации, необходимой ему для работы».
Итак, в конце 1967 года в Минске появляется московский журналист и сценарист Лев Аркадьев. Появляется отнюдь не случайно — он подыскивает документальную основу для сценария нового патриотического фильма о войне. Поначалу, по-видимому, в главные героини картины намечается Герой Советского Союза Елена Мазаник. Именно эта женщина, служившая домработницей у немецкого наместника в Белоруссии Вильгельма Кубе, пронесла в дом и завела мину, от которой погиб кровавый гитлеровский палач. Однако в советском кинематографе тема партизанской казни Вильгельма Кубе на тот момент была уже основательно разработана. В 1958 году на экраны вышел художественный фильм «Часы остановились в полночь». В основу сюжета этой картины как раз был положен рассказ об операции по уничтожению Кубе. Правда, гитлеровский наместник назван гауляйтером фон Кауницем. Другое имя и у героини, являющейся прототипом Елены Мазаник. Тем не менее, однозначно указано место действия — оккупированный Минск. Да и снята лента на киностудии «Беларусьфильм». То есть в том самом месте, где Аркадьев надеялся получить контракт на новый сценарий, воспевающий героизм белорусских партизан и подпольщиков. Однако заезжему московскому гостю, по-видимому, объяснили, что ему стоит поискать новый сюжет и новых героев. Поэтому Лев Аркадьев сходил вместе с Еленой Мазаник в музей, а для будущего своего сценария стал «раскручивать» в печати совершенно иную героиню, имя которой еще предстояло увековечить в камне и кинематографе.
И произошло буквально чудо: вскоре Лев Аронович Аркадьев установил имя неизвестной девушки, повешенной оккупантами на проходной Минского дрожжевого завода. И назвал это имя в печати. Более того, с завидной регулярностью он стал публиковать в «Труде» статьи, в которых имя Маши Брускиной вбивалось в сознание доверчивых читателей. Чудо же в данном случае то, что за считанные месяцы литератор решил задачу, которую партийные и советские власти Белоруссии при содействии всесильного КГБ не смогли решить более чем за четверть века. Судите сами: советские чекисты даже нашли палачей из литовского батальона вспомогательной полиции, осуществивших 26 октября 1941 года казнь минских подпольщиков. В Вильнюсе над ними состоялся суд. А имя одной из жертв этой жестокой расправы так и оставалось неизвестным до появления в Минске Льва Аркадьева.
В этой связи будет любопытно проанализировать ход «журналистского расследования» в хронологической последовательности. Надеюсь, это сможет нам помочь понять технологию создания новой «героини».
«Бессмертие» и показания главной свидетельницы
Такое название носила первая статья Льва Аркадьева, посвященная установлению имени неизвестной девушки. Как мы знаем, эта статья была опубликована в «Труде» в конце апреля 1968 года. Так же называлась и первая глава из раздела «Неизвестная» в книге Льва Аркадьева «Как звали неизвестных…». Выходит, Лев Аронович собрал под одной обложкой своей книги, вышедшей в 1973 году в далеком Магадане, большинство (возможно, и все) своих статей военно-патриотической тематики, ранее опубликованных в «Труде», чем избавил меня от необходимости копаться в подшивках старых газет и сличать цитаты.
Стоит обратить внимание на дату публикации этой первой статьи — 28 апреля 1968 года. Первая статья о героической минской комсомолке Марии Брускиной, неизвестной ранее широкой общественности, появилась ровно за полгода до 50-летнего юбилея ВЛКСМ. Для этого юбилея советским идеологам нужны были новые герои-комсомольцы, на чьем примере можно было воспитывать молодежь. «Первооткрывателям» новых героев-комсомольцев такие находки могли принести немалые моральные и материальные дивиденды. Особенно если такой «первооткрыватель» был из числа так называемых «бойцов идеологического фронта», это сулило ему и определенный карьерный рост.
Так что Льву Ароновичу стоило поторопиться, чтобы всего за оставшиеся полгода успеть к юбилею. И Аркадьев прекрасно (как казалось вначале) справился со стоящей перед ним задачей. Новая героиня-комсомолка не заставила ждать своего появления. При этом Льву Аркадьеву не пришлось даже ничего придумывать. Документальные доказательства героической смерти комсомолки, повешенной немецкими оккупантами, были налицо. Они выставлялись в музеях, фигурировали в учебниках по истории и даже воспроизводились в фильме Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм», очень популярном в СССР в 60-е годы прошлого века. Нужно было лишь рассказать историю этих фотографий и установить имя девушки.
Вот что писал в «Труде» Лев Аркадьев:
«… Подпоручик Войска Польского Юзеф Армель в январе 1946 года принес в посольство СССР в Польше три снимка, свидетельствующих о зверствах гитлеровцев в Минске. Армель заявил, что нашел их в одной из квартир в городе Зольдингене. Два снимка данной истории не касались, но последний запечатлел момент казни. Так мир впервые увидел этот фотодокумент потрясающей силы.
А сегодня Минский музей истории Великой Отечественной войны подготовил для экспонирования пять обнаруженных в Каунасе фотографий, в числе которых и те, что передал нашему посольству Армель. Все те же трое в тот же смертный час…
Заведующая партизанским отделом музея Раиса Андреевна Фатумайтис привела меня в лабораторию, где идет обработка документальных материалов. И вот все пять снимков один за другим ложатся на стол — страшный в своей достоверности «фотоцикл».
Первый снимок — путь к месту казни. На втором — патриоты у виселицы. Девушка в петле. Юноша и пожилой мужчина с непостижимым спокойствием ждут своей участи. Третий: палач «заботливо» поправляет веревку на шее юноши. А тот — ему остались секунды жизни — презрительно усмехается в лицо убийцам. (…)
До последнего времени были известны лишь имена мужчин, девушка же оставалась неизвестной. Первого звали Кирилл Трус. Он был рабочим Минского завода имени Мясникова. Его сразу узнала жена, как только фотография была обнародована. Имя юноши стало известно лишь через несколько лет благодаря усилиям следопытов 30-й минской средней школы. Им оказался пятнадцатилетний Владлен (Володя) Щербацевич. Опознать его раньше было некому: незадолго до казни — в тот же день! — немцы повесили его мать, Ольгу Федоровну Щербацевич, руководителя подпольной оперативной группы, в которую входили Владлен и Кирилл. Группа устраивала побеги советских военнопленных и переправляла их в партизанские отряды.
А девушка до последнего времени во всех документах значилась — Неизвестная. (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.38-39)
Однако статья в Википедии в разделе «Фотографии «Минской серии» сообщает иное:
«Впервые одна из фотографий этой серии была напечатана в 1944 году в газете «Комсомольская правда» от 11 августа и сопровождалась статьей Константина Тренева «Утехи палача». В самом конце войны несколько таких снимков нашли советские разведчики в сумке немецкого офицера в Глогау — они были опубликованы в газете «За честь Родины».
Что же касается польского подпоручика Юзефа Армеля, то он, если верить Википедии, появился в советском посольстве с фотографиями не в 1946-м, а в 1949 году. Таковы факты, с которыми столкнулся в Минске Лев Аркадьев. Столкнулся — и увидел хорошую возможность написать сценарий для нового фильма о героических комсомольцах военных лет. Определенный опыт в этом деле у него уже имелся. В 1966 году вышел в прокат снятый по его же сценарию художественный фильм «Одесские каникулы», где рассказывалось о подвигах старшеклассников во время героической обороны Одессы. Аркадьеву нужно было найти лишь подходящих белорусских героев, расписать сюжет и, по возможности, «легализовать» документальную основу для будущего сценария. Повешенные в Минске 26 октября 1941 года подпольщики идеально подходили для сюжета будущей картины. Имена их в основном были известны, род подпольной работы — тоже. Центральной фигурой нового фильма могла стать юная комсомолка. Но вряд ли можно снимать фильм без имени главной героини. Следовало выяснить и назвать в печати ее имя и попытаться восстановить ее довоенную биографию. А из фрагментов этой биографии, воспоминаний оставшихся в живых свидетелей можно было «слепить сценарий».
И Лев Аркадьев в кратчайшие сроки, уже в своей первой статье «Бессмертие», сообщил имя, фамилию, возраст и социальный статус неизвестной подпольщицы. Он прямо заявил, что девушку звали Мария Брускина, было ей 17 лет. Летом 1941 года она окончила 28-ю среднюю школу города Минска. Во время учебы была комсомольской активисткой и пионервожатой.
Все замечательно, но каковы же доказательства, подтверждающие, что была повешена именно она, Маша Брускина? И где доказательства, что она занималась подпольной деятельностью? В статье «Бессмертие» Лев Аркадьев утверждает, что ему удалось найти свидетельницу казни неизвестной юной подпольщицы. При этом журналист уверяет, что найденная им свидетельница не только хорошо знала девушку еще до войны, но и была коллегой и подругой матери Маши. А уже во время оккупации доверительно общалась и с самой Машей, обсуждала с ней некоторые аспекты подпольной работы.
«В Минске мне удалось познакомиться с ветераном войны Софьей Андреевной Давидович, подругой Машиной мамы. Она много раз встречалась с Машей во время оккупации и была свидетельницей ее казни»,— пишет Лев Аркадьев.
Каким образом, с чьей помощью и при каких обстоятельствах корреспондент «Труда» познакомился в Минске с Софьей Андреевной Давидович, Лев Аронович умалчивает. Непонятно и как он узнал, что Давидович не только известно имя казненной девушки, но и то, что она знала жертву фашистских палачей лично и даже дружила с матерью Неизвестной. Однако начать свой рассказ о статье «Бессмертие» мне хотелось бы с иного документального свидетельства, которое московскому журналисту предоставили работники минского музея. Лев Аронович приводит его самым первым, после чего пытается истолковать, сообразуясь со своими интересами.
«А девушка до последнего времени во всех документах значилась — Неизвестная. Поиски велись упорно: не может же быть, чтобы из оставшихся в живых не нашлось никого, кто помнил бы ее!
И вот, наконец, письмо от жительницы Минска Каминской. В нем она утверждала, что сидела в одной камере с Неизвестной. Звали ее, пишет Каминская, Аней, и была она медсестрой. Работники музея склонны были думать, что Каминская не ошибается. Видимо, не случаен тот факт, что на казнь вели девушку с подпольщиками: ведь группа Ольги Федоровны помогала спасать раненых, оставшихся в городе. Все же это были лишь предположения, догадки, а фактов, подтверждающих их, не было.
И только совсем недавно поиск Неизвестной, длившийся более двух десятилетий, наконец увенчался успехом. Но и сейчас еще не все известно о ней. Однако кое-что уже установлено твердо, а именно: в сорок первом она окончила 28-ю минскую школу, была пионервожатой и членом комитета комсомола школы, о ней писала тогдашняя газета «Пионер Белоруссии». И звали ее Маша Брускина.
Предположение работников музея о связи Маши с группой Ольги Федоровны в основном подтвердилось. Должно быть, не ошибается и Каминская. Во время оккупации Маша действительно стала медсестрой в лазарете для советских военнопленных и из предосторожности в камере могла назвать себя Аней». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с. 39-40)
Итак, теперь мы знаем: до появления в Минске Льва Аркадьева белорусским историкам, партийным работникам и сотрудникам госбезопасности удалось получить лишь одно-единственное свидетельство о личности повешенной. Минчанка Каминская опознала ее как свою сокамерницу Аню. Казалось бы: никакой Маши Брускиной здесь и близко не стояло. Однако Лев Аркадьев не сдается. Он напрямую не оспаривает свидетельство Каминской. Более того: он вроде бы даже готов с ним согласиться. Но при этом с ловкостью опытного идеологического эквилибриста начинает доказывать читателям, что медсестра Аня и вчерашняя выпускница средней школы Маша Брускина — это один и тот же человек. В качестве единственного аргумента в пользу этой версии он приводит довольно пространное свидетельство упомянутой выше Софьи Давидович.
Кто же она такая — Софья Андреевна Давидович? Из статьи Льва Аркадьева про эту женщину можно узнать лишь, что она ветеран Великой Отечественной войны и активно занималась военно-патриотической работой. Однако из официальных документов известно, что участие Софьи Андреевны в войне было в какой-то мере косвенным. В 1941 году Софья Давидович находилась в еврейском гетто Минска. Но ей посчастливилось уцелеть и дожить до Победы.
А потому в 60-е годы коммунистка Давидович получила общественную должность секретаря секции бывших узников фашистских концлагерей республиканского совета ветеранов войны. В этом качестве она и должна была выступать с воспоминаниями о минувшей войне перед старшеклассниками минских школ. И вот, если верить Аркадьеву, во время одного из таких выступлений с Софьей Давидович якобы и произошел случай, позволивший Льву Ароновичу не только назвать имя Неизвестной, но и обрисовать в своих статьях суть подпольной деятельности, которой занималась в Минске вчерашняя школьница Маша Брускина. Вот рассказ Софьи Давидович в книге Льва Аркадьева:
«Более тридцати лет отделяет нас от того трагического дня. Но память, не считаясь с годами, хранит все. Иногда мне как ветерану войны приходится выступать в школах перед старшеклассниками. (…)
Однажды я рассказывала ребятам о казни, свидетельницей которой мне довелось быть, о тех страшных минутах, которые я не смогу забыть до конца своих дней. И вдруг по залу прошло движение, начали лихорадочно листаться страницы какой-то книги. Книга прошла по рукам и легла раскрытой на стол передо мной. Со страницы учебника истории глянула на меня Неизвестная. «Не она ли?» — спрашивали десятки устремленных на меня глаз. Она, конечно же, она — Маша Брускина, сестричка Машенька, как тогда ласково называли ее многие. Так вот где довелось нам еще раз встретиться, девочка!
Разволновалась я, многое всплыло в памяти. Вот что известно мне о ее короткой, но яркой жизни.
Мать Маши работала старшим товароведом в управлении книготорговли Госиздата Белоруссии. Ее, возможно, помнят старый коммунист А.М. Росся, работавший до войны начальником этого управления, и другие работники книготорговли тех лет. Лично я работала с ней рядом четыре предвоенных года и была дружна до самой ее смерти.
Очень часто на работу к матери приходила Маша. Она росла на наших глазах. (…) Помню, как мы взволнованно говорили о будущем Маши после окончания школы, совещались о фасоне платья для выпускного бала.
Платье к выпускному балу было готово в срок. В нем-то и застала Машу, как и миллионы ее сверстниц, война. Случилось так, что уйти из горящего Минска Маше и ее матери не удалось. Они вернулись в город.
Но Маша Брускина не собиралась сидеть сложа руки, выжидая время. Для начала она стала ходить со мной в Дрозды. В этом пригороде Минска, на открытом поле, обнесенном колючей проволокой, содержались военнопленные и гражданские лица. Вначале мы пытались разыскать среди них родных и знакомых. Потом стали тайком носить туда воду, обыкновенную питьевую воду, отсутствие которой больше всего мучило узников. Иногда удавалось передать еду. Затем в конце июля или начале августа Маша перестала ходить со мной: я узнала, что она устроилась работать в лазарет для военнопленных.
Лазарет располагался в красном кирпичном здании. Окна были оплетены колючей проволокой, по тротуару вдоль здания ходить запрещалось.
С первого дня у Маши появилось много забот. Кто-то просил достать махорки, хоть на одну закрутку, кому-то очень нужны были бумага и карандаш, все по секрету спрашивали, где фронт и о чем сообщается в сводках. И Маша в свободное от работы время спешила выполнить эти просьбы. Но с каждым днем их становилось все больше. Тогда Маша подключила к работе свою маму. По просьбе дочери она ходила по знакомым и собирала белье, которое шло на бинты (ни медикаментов, ни бинтов для раненых не отпускалось). Потом Маша все это относила в лазарет своим подопечным.
(… ) Встречаясь, мы часто беседовали. Девушка приходила ко мне с бесконечными «необходимо», «срочно нужно». Я ни о чем ее не спрашивала, только советовала быть осмотрительней. Но вскоре поняла, что, несмотря на юный возраст, Маша работает серьезно и сознает всю сложность обстановки. От своей матери она многое скрывала и совсем не из детского побуждения иметь свои секреты. Просто она щадила ее, зная, как тревожится за нее мать.
Однажды Маша попросила меня достать радиолампы, потом фотоаппарат. Все это она уносила куда-то, и я подозревала, что не в лазарет. Затем понадобилась ей верхняя мужская одежда. Она доставала ее сама и уносила тайком от матери. Обычно Маша надевала на себя пиджак, оставляя у меня свою кожаную курточку, и заходила за ней по дороге домой.
Вскоре ей потребовались документы на мужские имена. Пошли в ход разные старые удостоверения, довоенные справки с места работы. Важно было иметь на них штамп и печать.
Как-то в порыве откровенности Маша рассказала мне об «одном человеке» из лазарета. Краем уха она слышала, что его называли «товарищ майор», он же сказал Маше, что зовут его Владимир. Когда Владимир настолько окреп, что мог обходиться без посторонней помощи, он попросил Машу зайти к нему перед ее уходом домой.
«Спасибо тебе, сестричка Машенька, за все,— сказал он ей.— Теперь еще одна, последняя к тебе просьба. Не ходи сюда больше. Сколько ты принесла пиджаков?! А их ведь уже нет. Последние остались, и те уйдут, обязательно уйдут. Теперь понимаешь, что ты не должна здесь больше появляться?
Твои пиджаки и документы — это то же, что оружие. Жив буду — обязательно разыщу тебя после войны, чтобы еще раз сказать «Спасибо». Будь счастлива, Машенька!».
Такой откровенный разговор Владимир вел с ней в первый и последний раз. Девушка выполнила его наказ. Но она затосковала, оставшись без дела. И не выдержав, Маша решила сбегать к девушкам, с которыми работала. От них она узнала, что в лазарете поднялся переполох. Немцы спохватились, что исчезли многие пленные, в том числе около пятнадцати офицеров. Всех допрашивают, отбирают пропуска, проверяют ограждения. Нашли лазы, усилили режим. Рассказывая мне об этом, Маша вновь просила ничего не говорить маме, тревожилась за нее. Могла ли она знать, что все равно не удастся ей уберечь родного человека, что всего на два дня переживет ее мать, от горя сошедшая с ума!». (Там же, с.40-43)
Приведенный выше рассказ сразу же вызывает массу вопросов. Во-первых, очень странно, что активный ветеран войны Софья Давидович, прекрасно знавшая семью Брускиных и имевшая сведения о подпольной работе Маши в Минске, в течение трех десятилетий никогда и никому об этом не рассказывала.
Во-вторых, еще более странно, что товарищ Давидович, которая, согласно ее же собственному признанию, лично присутствовала 26 октября на казни подпольщиков, якобы никогда не видела фотографий с этой казни: ведь к середине 60-х годов они многократно публиковались и стали в СССР буквально хрестоматийными. Выше я упоминал, что эти фото были размещены в экспозиции Минского музея истории Великой Отечественной войны. Они воспроизводились в школьных учебниках по истории. И даже попали в кадры фильма Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм».
Третью странность в рассказе Софьи Давидович подметили белорусские историки, доктора исторических наук И. Игнатенко и С. Почанин еще в 1968 году. В письме в редакцию газеты «Правда» (опубликовано в журнале «Холокост») они, в частности, сообщали:
«В своих воспоминаниях С.А. Давидович говорит, будто она ветеран войны, выступая перед школьниками, рассказывает, как была свидетельницей казни трех подпольщиков на воротах дрожжевого завода и среди казненных видела М. Брускину. Это подтверждение вызывает сомнение, потому что из гетто фашисты никого не выпускали, тем более в качестве зевак на место казни. А С.А. Давидович находилась в гетто».
И, тем не менее, до 1968 года имени повешенной немцами девушки установить никому не удавалось. И вдруг, когда в Минске появляется публицист и сценарист Лев Аркадьев, случается чудо. Ветерана Софью Давидович посещает счастливое озарение, и неожиданно для всех она вдруг опознает Неизвестную и во всеуслышание называет ее имя. Имя практически одновременно появляется на страницах «Труда».
И не только «Труда». На страницах «Вечернего Минска» журналист Фрейдин также делится результатами своих изысканий. «Оба журналиста, ведя расследование независимо друг от друга, пришли к одному и тому же выводу — на фотографиях изображена выпускница 28-й минской школы Маша (Мария Борисовна) Брускина 1924 года рождения»,— сообщает Википедия.
Странно, не правда ли? Напомню: на дворе конец 60-х годов, а ветеран войны Софья Давидович, активно занимающаяся патриотической пропагандой, оказывается, никогда не смотрела фильм Михаила Ромма «Обыкновенный фашизм»? И в родном Минском музее истории Великой Отечественной войны, выходит, тоже ни разу не побывала? Вот ведь какой парадокс. И только благодаря счастливой случайности и неравнодушным школьникам, которые буквально сунули ей под нос учебник с хрестоматийной фотографией казни, имя Неизвестной удалось установить и обнародовать на всю страну.
Ведь Софья Андреевна не только молниеносно признала в повешенной хорошо знакомую ей 17-летнюю Машу Брускину, но и сообщила о своем озарении двум журналистам. А они, несмотря на якобы царящий в Советском Союзе государственный антисемитизм и обострение ситуации на Ближнем Востоке, без всяких помех опубликовали это имя в своих изданиях.
Нельзя не упомянуть и еще об одном существенном обстоятельстве. За несколько лет до публикаций Аркадьева и Фрейдина в Вильнюсе состоялся судебный процесс над пособниками нацистов — бывшими военнослужащими 2-го литовского батальона вспомогательной полиции. На территории Белоруссии литовцы использовались немцами в качестве карателей. Именно они 26 октября 1941 года в Минске осуществили казни советских патриотов. Как пишет в своей книге Лев Аркадьев, уголовное дело против 9 пособников фашистов из Литвы вело республиканское управление КГБ. Корреспондент «Труда» посетил это ведомство и познакомился с десятью томами уголовного дела. Так вот, исходя из материалов уголовного дела, палачи из 2-го батальона вспомогательной литовской полиции в 1941 и 1942 годах расстреляли более 46 тысяч человек и повесили более 10 человек. Как видим, даже сведущее советское КГБ не смогло точно установить число жертв, повешенных 26 октября 1941 года в Минске. Позднее, в книге «Как звали неизвестных…», Лев Аркадьев будет более конкретен и назовет точную цифру — 12 повешенных. А то, что у литовских чекистов и их минских коллег возникли определенные трудности, это и немудрено. Ведь подпольщиков из группы Труса-Щербацевич (да и не только их) казнили небольшими группами в различных местах города. А на фото запечатлена казнь лишь троих, повешенных на проходной дрожжевого завода. И удалось точно установить имена лишь двух из трех жертв. Чего уж говорить про всех двенадцать повешенных...
«Конкурентки» за место на виселице
В литературе начала 70-х годов я натолкнулся на упоминание, что 26 октября 1941 года в Минске были казнены не только минские подпольщики из группы Труса-Щербацевич. В частности, в 1971 году в журнале «Звезда» была опубликована повесть Бориса Костюковского «Нить Ариадны», написанная на основе воспоминаний и личных рассказов Героя Социалистического Труда, известной минской учительницы Ариадны Казей — родной сестры юного белорусского партизана-героя Марата Казея. Значительное место в этом произведении было уделено годам оккупации и войны. И, в частности, со слов Ариадны Казей в повести говорится об обстоятельствах ареста и казни подпольщицы Анны Александровны Казей в поселке Станьково Дзержинского района Минской области. Перед началом войны Анна Казей с двумя детьми — Маратом и Ариадной (Адой) — жила в Станьково. После того как немцы оккупировали Белоруссию, Анна Казей укрывала в своем доме раненых красноармейцев и командиров. Здоровым Анна Казей и ее дети подбирали гражданскую одежду и помогали обзавестись фиктивными гражданскими документами. Затем Анна Казей и ее товарищи начали собирать оружие и переправлять его в партизанские отряды. Туда же уходили спасенные бойцы и командиры. А бывший политрук Иван Домарев под видом мужа Анны Казей даже жил в ее доме и занимался подпольной деятельностью прямо в Станьково.
Однако в начале октября 1941 года Анну Казей и двух ее товарищей арестовали приехавшие из Минска гестаповцы. Вот что сообщила Ариадна Казей писателю Костюковскому о дальнейшей судьбе своей матери:
«Позднее я пыталась подробнее узнать о судьбе мамы и ее товарищей, но узнала очень мало. Арестовали их 5 октября, а повесили 26 октября 1941 года, когда в Минске были совершены первые казни советских людей. Один из очевидцев описал одежду повешенных: жакет цвета хаки, ноги в сапогах и длинная девичья коса, на конце заплетенная красной ленточкой… Один мужчина с рыжими кудрями, весь в веснушках, второй — совсем еще мальчик по виду, кажется, черноволосый, крупнолицый. Конечно, по всем приметам, это были мама, Иван Андреевич Домарев и Коля Камалов».
Трудно сказать, упоминались ли в ходе процесса над пособниками фашистов в Вильнюсе в качестве жертв имена Анны Казей, Ивана Домарева и Николая Камалова. Однако имя Маши Брускиной в материалах уголовного дела против бывших литовских полицаев вообще отсутствовало. По делу она проходила как «неизвестная». И возможно, таковой бы оставалась, если бы не счастливое озарение, посетившее Софью Андреевну Давидович.
Впрочем, литературная история с казнью матери Марата и Ариадны Казей на этом не закончилась.
В 1973 году упомянутую повесть Бориса Костюковского, но с иным названием — «Жизнь, как она есть» — опубликовало издательство «Детская литература». В предисловии было сказано, что это вариант текста, адаптированный под детскую и юношескую аудиторию. Тем не менее, приведенная выше цитата про казнь Анны Казей, Ивана Домарева и Николая Камалова вошла в эту книгу без каких-либо изменений. В 1975 году повесть «Нить Ариадны» была переиздана «Молодой гвардией». И вот здесь в книге Костюковского появилась очень небольшая, но существенная правка — в качестве даты казни Анны Казей и ее товарищей приводится не 26 октября, а 7 ноября 1941 года. Для несведущего человека разница вроде бы небольшая. Однако для историка оккупации дата 7 ноября 1941 года способна рассказать о многом. Дело в том, что 7 ноября 1941 года в окрестностях Минска гитлеровцами впервые в Белоруссии была осуществлена массовая казнь советских евреев. Происходило это зверство в местечке под названием Малый Тростянец.
По иронии судьбы, одним из свидетелей и соучастников этого зверства был еврей Михаил Брейтман. История предательства этого бывшего советского командира и политработника не совсем обычна. Оказавшись в самом начале войны в плену, еврей Брейтман назвался украинцем Петренко. А потому вместо практически гарантированного расстрела был направлен служить в 46-й украинский батальон карателей. Здесь Брейтмана и опознали как еврея. Однако командир-эстонец сохранил ему жизнь, решив использовать его на оперативной работе. Сначала Брейтмана заслали в качестве агента в немецкий концлагерь для евреев в местечке Малый Тростянец. Перед своими соплеменниками этот агент гестапо предстал в виде обычного рабочего. И в этом качестве он стал свидетелем зверств гитлеровцев и их пособников. Доверие гитлеровцев к Брейтману росло — вскоре его направили для обучения в специальную школу гестапо №12. Впоследствии Брейтман-Петренко с рядом товарищей из украинского батальона перебежал к партизанам. Но здесь он был выявлен контрразведчиками отряда имени Суворова как агент гестапо и диверсант, специально засланный к партизанам. На допросе Брейтман подробно рассказал о многом, что ему было известно. В том числе и о казни минских евреев 7 ноября 1941 года:
«Это было при первом массовом расстреле евреев в ноябре 1941 года, 7-го числа, когда выводили евреев за город, где было вырыто 14 ям. Загоняли людей в ямы и стреляли их, а на трупы этих людей заставляли других становиться, которым последовала участь первых. При таком массовом расстреле, когда раздаются предсмертные крики, когда кровь льется рекой, эти кровожадные убийцы преспокойно объявляют перерыв и около ямы кушают и пьют, мучения недобитых представляют им удовольствие.
Одна женщина подошла со своим ребенком к одному украинцу, который стоял на посту, и обратилась со следующими словами: «Слушайте, я вас прошу, спасите моего ребенка, он у меня русский». Ребенок же уцепился за шею матери и говорит сквозь слезы: «Нет, мама, никуда я не пойду, я хочу быть с тобой вместе». Ребенку этому не больше 4-5 лет. Стоявший поблизости немец из СС спросил, о чем она говорит. Ему перевели, что говорил ребенок и что говорила она.
Тогда он велел этой женщине рыть яму, потом положил туда ребенка и велел засыпать его. Мать не могла этого делать, тогда он облил ребенка бензином и живым запалил его. Мать там же сошла с ума, голой она бегала по всему полю, и немцы смеялись и стреляли из винтовок и автоматов — кто первый попадет.
Надо отметить, что эти кровожадные звери перед расстрелом раздевали всех и увозили одежду себе. Это отдавали им в подарок от вождя, от обер-убийцы Адольфа Гитлера…».
(ЦГАСПИ, ф. 625, оп.1, д. 44, л.103-114). (Соколов Б.В. Фронт за линией фронта. Партизанская война 1939 – 1945 гг. М., 2008. с.346-347)
Как видим, никаких повешений 7 ноября 1941 года в Минске не было — был массовый расстрел людей. Причем еврейской национальности. Однако Анна Александровна Казей не была еврейкой, как и двое арестованных вместе с нею командиров Красной армии. Сразу же возникает резонный вопрос: почему в издании 1975 года дата казни Анны Казей, Ивана Домарева и Николая Камалова была переправлена? Вряд ли сегодня мы сможем получить внятный ответ на этот вопрос. Ни Ариадны Казей, ни Бориса Костюковского уже нет в живых. При этом нам известно, что Анна Казей и двое ее товарищей активно занимались добычей оружия. Поэтому надпись на плакате, что казнимые немцами подпольщики «стреляли по немецким солдатам», не слишком далека от истины.
Мне лишь остается высказать свои предположения.
Версия первая. Ариадна Ивановна Казей работала учительницей в 28-й школе г. Минска. Той самой, выпускницей которой была Маша Брускина. Здесь Ариадна Казей создала музей, посвященный своему брату,— Герою Советского Союза Марату Казею, активно занималась патриотическим воспитанием школьников. Возможно, руководство убедило Ариадну Ивановну, что школе будет престижно иметь свою собственную героиню по типу Зои Космодемьянской. А упоминание, что мать героических Казеев также была повешена в Минске 26 октября, каким-то образом могло помешать официальному признанию факта, что именно бывшая школьница Маша Брускина изображена на хрестоматийной фотографии.
Версия вторая. Правку в издание 1975 года внес сам Борис Костюковский. Можно предположить, что когда выдвинутая Аркадьевым версия о юной подпольщице Маше Брускиной фактически была отвергнута властями Белоруссии, писатель Костюковский по каким-то причинам исправил дату казни. Уже невозможно определить, по доброй воле или под нажимом. Однако этой правкой он снял с обсуждения вопрос о повешении в Минске 26 октября 1941 года Анны Казей — родной матери двух детей-героев и ее товарищей подпольщиков.
В итоге 17-летняя девушка Маша Брускина оказалась безальтернативной кандидаткой в разряд «новых идеологически значимых фигур». Взятое в кавычки определение позаимствовано мною у анонимного автора, подготовившего статью о журналистском расследовании Аркадьева по установлению имени Маши Брускиной и разместившего ее в Википедии. В этой статье есть раздел «Несвоевременная героиня», где, в частности, сообщается:
«В секретном постановлении бюро Минского горкома коммунистической партии от 23 октября 1968 года «О подпольной антифашистской группе советских патриотов, возглавляемой К.И. Трусом и О.Ф. Щербацевич (мать В. Щербацевича, казненная в тот же день в другом районе города), действовавшей в г. Минске в августе-октябре 1941 года», М.Б. Брускина не была названа в числе участников подполья. В письме заведующего отделом административных органов ЦК КПБ Л. Клочкова и заведующего отделом пропаганды и агитации А. Кузьмина первому секретарю ЦК КПБ П.М. Машерову говорилось:
«Полагали бы необходимым также поддержать горком партии, который считает, что имеющиеся в деле материалы и статьи не являются достаточным основанием для признания Брускиной Марии Борисовны участницей подпольной группы К.И. Труса и О.Ф. Щербацевич».
В какой-то момент ситуация стала парадоксальной — вопрос идентификации девушки, отдавшей свою жизнь в противостоянии со злом и бесчеловечностью нацизма, перешел в плоскость ее национальной принадлежности. Сотрудничавшая с Минским подпольем 17-летняя Маша Брускина была еврейкой; казненная в 1941 году, она снова стала заложницей политической ситуации, сложившейся к осени 1968 года. (…) В этой ситуации факт появления новой идеологически значимой фигуры — героини Великой Отечественной войны, еврейки, показался осторожным идеологам БССР нежелательным. Истина в очередной раз была принесена в жертву идеологической целесообразности».
Как видим, в приведенных выше выдержках документов партийных органов Белоруссии нет ни слова о национальности М.Б. Брускиной. Не говорится в них и о том, что по каким-либо причинам внешнеполитического порядка нельзя признавать девушку-еврейку жертвой фашистских палачей. Аргумент у партийных идеологов был один — фактических данных для признания Маши Брускиной подпольщицей явно недостаточно. И все!
Но лично меня статья в Википедии, со всей очевидностью солидаризирующаяся с версией о якобы царящем в СССР государственном антисемитизме, поразила другим. В ней честно даются гиперссылки на документы по «делу Маши Брускиной», ранее опубликованные в журнале «Холокост». А в этих документах, в свою очередь, предельно ясно и четко сообщается, по какой причине невозможно было признать Машу Брускину ни членом подпольной организации Ольги Щербацевич, ни той Неизвестной, что повешена на проходной завода. В качестве примера приведу один документ из этой серии.
По стилю это докладная записка. Её автор — заведующая сектором партархива института истории партии при ЦК КПБ Вера Давыдова. А отправлен этот документ на имя заведующего отделом пропаганды и агитации ЦК КПБ А.К. Кузьмина. Дата составления докладной записки — конец ноября 1968 года. То есть составлена она была спустя несколько месяцев после того, как Л. Аркадьев и В. Фрейдин опубликовали свои опусы о Маше Брускиной: сначала каждый по отдельности, а затем уже в совместной статье «Повесть о Маше» в двух номерах «Труда» от 20 и 21 июля 1968 года. Фактически записка Веры Давыдовой стала первым компетентным заключением историка-профессионала по этому делу и легла в основу последующих выводов партийных органов Белоруссии. Вот ее текст:
«Сообщаем, что 12 июня 1968 г. в партийный архив из редакции газеты «Вечерний Минск» поступили письма и отзывы, собранные редакцией после опубликования в газете фотографии группы участников Минского подполья, которых ведут на казнь 26 октября 1941 г., и статьи к ней «Они не стали на колени».
Эта фотография многократно публиковалась ранее в союзных и республиканских изданиях, на протяжении многих лет экспонируется в Белорусском государственном музее истории ВОВ.
При опубликовании этого снимка в газете было высказано предположение, что в группе конвоируемых на казнь была Маша Брускина.
Все письма и отзывы составлены в апреле-мае 1968 г. В большинстве из них рассказывается о довоенном знакомстве с М. Брускиной. В некоторых авторы утверждают, что на снимке они опознали М. Брускину. Однако никаких сведений о подпольной деятельности М. Брускиной в июле-августе 1941 года в Минске в письмах и отзывах не приводится.
В письмах имеется много противоречий, необоснованных утверждений, что не дает оснований принять их как достоверные документальные источники.
Несмотря на то, что в партархиве имеется достаточно сведений о деятельности подпольной группы К.И. Труса и О.Ф. Щербацевич, участники которой казнены 26 октября 1941 г., никаких данных (ни прямых, ни косвенных) об участии в подполье М. Брускиной не имеется.
В 1961 году в партархив поступило письмо родственников Тамары Кондратьевны Горобец с приложением ее фотографии, в котором утверждалось, что на известной нам фотографии, в числе конвоируемых на казнь патриотов Минска, они опознали Горобец Т.К.
По нашей просьбе, научно-технический отдел управления милиции произвел экспертизу фотографий, в результате которой было установлено совпадение по шести признакам.: по форме лица, высоте лба, высоте носа, величине рта, положению углов рта, форме и высоте подбородка. Некоторые различия были лишь в форме бровей и высоте подбородка, что и не позволило эксперту ответить утвердительно.
Фотография Маши Брускиной, опубликованная в газете «Труд», и снимок казненной девушки также были посланы на научную экспертизу туда же. Но эксперты ответили, что изображение «подверглось сильной ретуши и по существу превратилось в рисунок. На нем не отразилось достаточного количества индивидуальных признаков внешности человека, необходимых для идентификации личности». Эксперты отказались решить вопрос о сходстве девушек, изображенных на этих снимках.
Зав. сектором партархива института истории партии при ЦК КПБ В. Давыдова».
Как видим, еще задолго до появления в Минске Льва Аркадьева белорусские историки пытались установить личность Неизвестной. И с большой долей вероятности получили ответ на интересующий их вопрос — повешенной на проходной дрожжевого завода была Тамара Горобец. Однако некоторые сомнения относительно вывода о личности Тамары Горобец у историков все же имелись. Отсутствие стопроцентной уверенности и не позволило сделать окончательный вывод и довести его до широкой общественности. Однако научная добросовестность, как мы увидим из дальнейшего рассказа, имеет и свою оборотную сторону.
(продолжение следует)
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
