Умер Виктор Леонидович Топоров, скончался в родном Питере на 68-м году жизни. Мы его между собой называли «Старик Топоров». Здесь и особая, резковатая ритмика, и добрая ирония, и уважение, и немного от ленинской партийной клички, и от «аквариумовского» – Питер же! – «старика Козлодоева».
«Стариками», когда я был подростком, во дворах русских периферийных городов называли старших ребят, но обязательно отсидевших и отслуживших. Разница в возрасте небольшая, а иерархия – налицо.
В нем действительно было что-то и от дворового авторитета, который постарше годами, покрепче кулаками, но главное его, чемпионское достоинство – умение правильными, подчас резкими и грубыми, всегда наполненными смыслами словами – остановить беспредел. Если не прекратить вовсе, но задержать на какой-то важной, принципиальной грани.
* * *
Его многочисленные дела и занятия как-то легко укладываются в это сочетание – «старик Топоров». Вот, недавно совсем, писал мне Захар Прилепин: «Старик Топоров вскользь о тебе хорошо говорил». Туда же, отмечаемый сегодня многими, поздний статус – звезды Фейсбука. Поэтому о нем и хочется говорить короткими заметками – в фейсбучном стиле.
А для меня еще он был человеком-праздником, может, потому, что наши несколько личных встреч и бесед происходили в обстановке карнавальной – финальные мероприятия премии «Национальный бестселлер», выход моей книжки, к которой он отнесся серьезно, взыскательно и уважительно, написал первую на нее рецензию.
* * *
Я его безмерно уважал за смелость.
Качество по нынешним временам уже настолько редкое, что и эпитет «смелый» кажется книжным и устаревшим. Когда, желая сделать комплимент касаемо профессиональной деятельности, кто-то говорит о моей смелости, я вздрагиваю. Поскольку почти уверен в наличии у себя качеств совсем противоположных.
У Виктора Леонидовича смелость была не сама по себе, а продолжением интеллекта. Как у старого вояки (не киношно-клипового спецназовца), а бывалого офицера, прошедшего войны и повидавшего мiръ, оружие является естественным продолжением руки и взгляда. Притом, что больше он любит не воевать, а выпивку, женщин, застольные байки, правильные книжки… Ценит не боевые награды, а разнополярные мнения о себе в дружеском, а еще больше – враждебном окружении.
Одна моя добрая знакомая терпеть его не могла, ругала за самый страшный в своем понимании грех – антисемитизм (думаю, речь шла, скорее, об антилиберализме, просто в категориях «еврейского вопроса» ей легче формулировалось). И тут же вздыхала: «ученик Жирмунского – как же так?!»
Для нее это были полюса, между ними – пропасть, на самом деле, если полагать эти типично интеллигентские метки пространственными координатами, масштабы топоровской интеллектуальной смелости – впечатляют.
* * *
При всем своем интеллектуализме, да и, чего там, интеллигентности, конечно, Виктор Леонидович Топоров был и очень народным, хотя и редким типажом. Мальчишка, пацан, задиристый, начитанный, рискующий сорваться и пропасть, вдруг, почти без перехода, становится мудрецом. И живет в этом статусе всю остальную жизнь, не замечая его обременительности.
* * *
Он, естественно, был красной тряпкой для статусных либералов, точнее даже – вызывал их священный ужас, но и профессиональные патриоты его побаивались и своим не считали. В его жестоких диагнозах они предполагали хитрую разводку, внутриклановые тёрки, в лучшем случае – мускульное шоу интеллекта, излишнее в скорбное время, когда несчастная Родина пропадает, да все никак не пропадет.
Однако одиночкой он вовсе не был, да и маргиналом вряд ли (не я первый, конечно, как-то говорил ему, что многие его, казавшиеся страшной ересью мысли, становятся мейнстримом – не пройдет и полгода). К нему тянулись, как к своему, восхищенные и обнадеженные, самые разнообразные литературные люди, часто провинциалы, у которых, впрочем, как правило, была и богатая жизнь вне литературы. Слушатели музыки в диапазоне от «Аквариума» до «Гражданской обороны», любители парадоксов и провокаций, русского авангарда и фольклора, литературных анекдотов, революционных 20-х, армрестлинга и вискаря…
* * *
Кстати, о музыке. Или шоу-бизнесе под видом музыки. Трогательной казалась дружба Виктора Леонидовича и Шнура, неизменного участника последних «Нацбестов». Что-то тут угадывалось доброе, пронзительное, очень человеческое. Их приятно было наблюдать вместе – обаятельных своей внешней несовместимостью, веселых, знаменитых.
* * *
Мудрец – всегда учитель, гуру; сварливость и отчасти вздорность (в известной степени присущие ВЛ – так я его называл в письмах и фейсбучных диалогах) – свидетельство высшей педагогической квалификации.
Я успел заметить, как ему нравилось быть ментором – он, особо этого не камуфлируя, даже в коротких диалогах любил и умел проверять обаяние своей личности и своих идей на собеседниках.
Но все же основные уроки от Топорова я брал, так сказать, заочно – по статьям и книгам.
И сейчас рискну назвать главные из его уроков.
* * *
Виктор Леонидович прославился как переводчик англо- и германоязычной поэзии, до определенного времени полагал стихотворный перевод делом своей жизни, и до конца считал себя в этом деле лучшим.
Я ничего не понимаю в методологии и переводческой технике, скажу о своих впечатлениях на примере топоровских переводов Бенна и Тракля. Это было волшебство сродни лучшим образцам того же русского рока в средние 80-е. Когда чужая и даже отчасти чуждая проблематика вдруг облекается в такие знакомые слова и родные интонации – концентрат русских поэтических ритмов – от Некрасова до Есенина и Рубцова… В оригинале вряд ли совместимо, а тут получалось просто и естественно, и огромный раненый мир, со всеми своими рельефами и горизонтами, вставал перед тобой и тревожил, и требовал жизни на всю катушку… Незабываемо.
* * *
У него есть две замечательные книжки прозы (все-таки прозы) – как бы мемуары «Двойное дно» и лимбусовский сборник литературной критики – «Похороны Гулливера в стране лилипутов». По ним я не то чтобы учился, это были не учебники, а инструмент – вроде картофельного ножика, который очищает голову от шелухи и мусора. Еще был страх заразиться его интонацией, «подсесть», – эдакой питерской скороговоркой, с отступлениями, хохмами, фиоритурами, но с четко артикулированными ключевыми словами и смыслами.
* * *
Он открыл мне, кого-то впервые, кого-то заново, таких великолепных авторов, как: Геннадий Григорьев, Максим Кантор, Ольга Погодина-Кузмина, Михаил Елизаров, Вадим Левенталь, Готфрид Бенн, Анна Ахматова (после спродюсированной им скандальной книги Тамары Катаевой «АнтиАхматова»).
А вот Фигль-Мигль не вдохновляет, несмотря на все его усилия.
Рецензия от Топорова – это всегда был сигнальный маячок. Если ВЛ обратил внимание – надо читать.
Подлинный, возвращенный смысл литературной критики.
* * *
А меня (за компанию с Кириллом Анкудиновым) Том Сойер однажды (совсем недавно) здорово подъебнул:
«Есть некоторые места, где просят книжную рецензию или статью на литературную тему, но их все меньше, да и уже не просят – приходится ее «всовывать». «Давайте я сегодня для разнообразия напишу о литературе». Ему скажут: «Да пошел ты!» А он ответит: «А как же я пошел, если я живу в Майкопе?» «Ну, если ты живешь в Майкопе, мы тебя напечатаем!» Майкоп тут, конечно, случайно. Это мог бы быть и Саратов».
Но ведь и хвалил, причем в несвойственном ему духе:
«Колобродов прекрасный критик – и читать его, в общем-то, одно удовольствие».
Как говорил один поэт в подобной ситуации: пришлось писать.
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
