(начало: «ОМ», 2015, №6, 7-8, №9, №10, №11-12, 2016, №1-2)
«Грабли» имени Кривицкого и отцовские откровения
В книге «Как звали неизвестных…» есть один момент, который лично для меня является очевидным доказательством, что автор этого опуса — ловкий манипулятор и фальсификатор. В ходе своего якобы журналистского расследования Лев Аркадьев совершил примерно ту же ошибку, что и Александр Кривицкий. Создавая миф о подвиге 28 героев-панфиловцев, литературный секретарь «Красной Звезды» Кривицкий выдумал и вложил в уста погибшего младшего политрука Василия Клочкова слова, которые никто журналисту передать не мог: «Велика Россия, а отступать некуда — позади Москва». Ведь по созданной самим же Кривицким версии все 28 бойцов погибли. Так что предсмертная фраза неминуемо должна была кануть в Лету.
Что-то подобное произошло и со Львом Аркадьевым. Уже в своей первой статье в «Труде» — «Бессмертие» — он приводит текст последней записки Маши Брускиной к матери, написанной в минской тюрьме незадолго до казни. Вот как это подается в книге Аркадьева:
«Мать Маши изо дня в день ходила к тюрьме, надеясь добиться свидания с дочерью. Но ни уговоры, ни слезы матери не действовали на полицая из тюремной охраны. Наконец, за обещанное вознаграждение — наручные часы — он согласился взять передачу для Маши и вынес записку от нее. Она была короткой, эта единственная записка из тюрьмы:
«Дорогая моя, родная мамочка! Больше всего меня терзает мысль, что я принесла тебе горе. Прости. Ничего плохого со мной не случилось, и других огорчений, клянусь, я тебе не причиню. Если сможешь, передай мне еще школьную форму, зеленую кофточку и носки. Хочу выйти отсюда в форме. Большое тебе за все спасибо. Обнимаю и целую».
Мать не сразу поняла зловещий смысл записки, она даже обрадовалась: значит, есть надежда, что они скоро увидятся, значит, ее выпустят...». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.43-44)
Спрашивается, откуда текст этой записки у журналиста и сценариста Аркадьева? Найти ответ на этот вопрос в книге «Как звали неизвестных…» невозможно. По идее, записка должна была храниться у матери Маши Брускиной. Однако мать Маши погибла в расстрельном рву Малого Тростянца. И даже если предположить, что одежду расстрелянной матери присвоили нацисты, вряд ли записка могла представлять для кого-то из них интерес. Так откуда же журналист «Труда» взял текст, который затем дважды, нисколько не стесняясь, привел в своих опусах? Ответ очевиден — с потолка.
Очевидно и то, что в данном случае Аркадьев наступил на те же грабли, что и его предшественник — литературный секретарь «Красной Звезды» Александр Кривицкий. Непонятно также, почему накануне казни Маша Брускина просила доставить ей в тюрьму школьную форму. Объяснение в книге Аркадьева грешит алогичностью:
«Маша хотела, чтобы жители родного Минска увидели ее в последний раз такой же, как прежде. Не сломленной, не жалкой, а гордой, нарядной и красивой. Поэтому она надела свой школьный костюм и любимую кофточку. А фанерный щит, который нацепили на нее фашисты,— что ж, он только еще больше возвеличил ее. Ведь на щите было выведено рукою врага: «Мы — партизаны, стрелявшие по германским войскам».
Так уходили на эшафот Зоя Космодемьянская, Лиза Чайкина, Клава Назарова…
Так ушла в бессмертие и Маша Брускина». (Там же, с.44)
Однако на фотографиях казни неизвестная партизанка не в школьной форме. Непонятна и логика палачей, повесивших ей на шею подобный плакат. Зная, чем в реальности занималась Маша, довольно трудно объяснить такой текст. Ведь даже по свидетельству Софьи Давидович, вчерашняя выпускница школы лишь собирала одежду и документы для раненых военнопленных и относила их в лазарет. Оружие для этой работы было не только не нужно — оно могло помешать выполнению основной задачи, стоявшей перед Машей. Ведь поймай ее немцы с оружием — это верная гибель не только для нее, но и для работавших с ней подпольщиков. А может быть, и провал всей операции.
Во-вторых, Маша Брускина была с густой шевелюрой темных каштановых волос. По крайней мере, так она выглядит на довоенной ретушированной фотографии из газеты «Пионер Белоруссии». Так о внешности своей дочери рассказывал и ее отец. А вот на фотографиях состоявшейся 26 октября 1941 года казни у идущей на виселицу девушки светлые волосы. Именно это обстоятельство возмутило читателей «Труда» и повлекло поток писем протеста в партийные органы и редакции центральных газет.
Весьма любопытным моментом в творческих изысканиях Льва Аркадьева стало появление на страницах его произведений… живого отца Маши Брускиной. Уже в мае 1968 года он выступил главным героем второй статьи Льва Ароновича о Маше Брускиной. Как оказалось, Б.Д. Брускин со времени оккупации Минска и до момента встречи с журналистом Аркадьевым спокойно проживал в Москве, в доме на Смоленском бульваре. Как только в апреле 1968 года появилась первая статья Аркадьева в «Труде», этот гражданин позвонил в редакцию и заявил о своем родстве с Машей. Журналист поехал домой к Б.Д. Брускину. Однако надежды Льва Ароновича не оправдываются — у Машиного папы нет даже фото героической дочери.
Обстоятельства, при которых в первые же дни войны Борис Брускин оказался в Москве, вызывают массу вопросов. Вот что об этом пишет Лев Аркадьев:
«Отец Маши покинул Минск с частями МПВО на второй день войны. Ушел из дому в легком летнем костюме и белых туфлях, с продталонами на три дня. На четвертый уже нельзя было вернуться». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.47)
Попробуем разобраться в сообщенных нам фактах. МПВО — это местная противовоздушная оборона. Данные формирования создавались из активных жителей многоэтажных и многоквартирных домов. Основное предназначение бойцов МПВО заключалось в том, чтобы при вражеских воздушных налетах вовремя эвакуировать жильцов в бомбоубежища, а во время ночных атак дежурить на крышах и тушить зажигательные бомбы. Это были невоенизированные образования. В послевоенное время части МПВО переродились в так называемую «гражданскую оборону».
Так вот, утверждение, что части МПВО были выведены из Минска на второй день войны, когда город еще не был взят немцами и подвергался интенсивным бомбежкам, ничего, кроме недоумения, не вызывает. Равно как и то, что на второй день войны в Минске уже появились продовольственные талоны, которыми якобы снабжались бойцы МПВО.
Теперь давайте посмотрим, как Аркадьев описывает свою встречу с Б.Д. Брускиным:
«Открывают соседи, указывают дверь его комнаты. Вхожу. Он смотрит на меня — седой, растерянный, со слезами на глазах... Пытается встать и не может.
— Это вы написали … о моей дочери?
В конце сорок первого один его знакомый, перелетевший линию фронта со спецзаданием, впервые сообщил ему страшную весть:
— Крепись, Борис, будь мужчиной. У тебя нет больше семьи. А твою Машеньку фашисты повесили…
Он не поверил. Нет, нет, не может быть! Машенька жива! (…)
Он писал в эвакопункты Бугуруслана и Куйбышева, ездил в Самарканд и Ташкент. Искал всюду, и как только освободили Минск, написал в Минский горисполком. И оттуда пришла весть, подтвердившая то страшное, что он услышал в сорок первом:
«Случайно попало ко мне ваше письмо. Я работаю у председателя городского Совета и просматриваю письма. Вдруг нашла фамилию — Брускина. Прочла ваше письмо, так как Машеньку Брускину я хорошо знала еще до войны. Могу вам сообщить, что ваша дочь погибла, но не просто погибла, как ее мать и другие, в том числе и мои родные, а как настоящий герой. Ваша дочь в 1941 году перед октябрьскими праздниками была повешена за то, что переодевала красноармейцев и выпускала их на волю из госпиталя. А также за связь с «лесными бандитами». После чего ее мать, то есть ваша жена, сошла с ума и 7 ноября была убита… Мои родные также погибли, а я бежала в партизанский отряд в 1942 году, где и осталась. О смерти Маши я знаю все подробно, но сейчас описать все никак не могу. С приветом, Лена Левина». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.45-46)
Для нас письмо Лены Левиной важно еще и потому, что оно указывает точную дату гибели Машиной мамы — 7 ноября 1941 года. Дата сомнений не вызывает. Как мы уже знаем, это был первый день массовых казней минских евреев в местечке Малый Тростенец. Однако точное указание даты гибели Машиной мамы позволяет нам установить и время казни самой Маши. Вспомним, что в своих воспоминаниях Софья Давидович прямо утверждает: «Всего на два дня переживет ее мать, от горя сошедшая с ума!».
Если все же допустить, что коммунистка Софья Андреевна Давидович была порядочным человеком, а не слепым орудием в руках фальсификаторов, и что она хотя бы отчасти говорила правду, получается, что Машу казнили 5 ноября 1941 года. И, стало быть, она никак не могла быть повешена 26 октября 1941 года на проходной Минского дрожжевого завода. Получается, что узница минского гетто невольно, но помогла опровергнуть главную версию фальсификаторов.
Если верить в подлинность письма Лены Левиной, возможны лишь две версии. Либо Софья Давидович безбожно лгала журналистам и умышленно фальсифицировала факты, либо на фото казни 26 октября изображена совсем другая девушка, никак не Маша Брускина. Но какое бы из этих предположений мы ни взяли за основу, любое из них приводит к краху основную концепцию Аркадьева о героической 17-летней комсомолке — предшественнице Зои Космодемьянской.
Впрочем, степень достоверности рассказов о Маше Брускиной ветерана войны Софьи Давидович, свидетельства которой Аркадьев и Фрейдин положили в основу своих расследований, можно оценить хотя бы по такому факту. Вскоре после выхода в «Труде» первых двух статей о Маше Софья Андреевна ненадолго, но стала в своей родной Белоруссии востребованной медийной персоной. И в этом качестве разродилась куда более обширными воспоминаниями о подпольной деятельности «местной Зои Космодемьянской». 3 июля 1968 года они были опубликованы в белорусской молодежной газете «Знамя юности». И здесь Софью Андреевну уже понесло не хуже, чем когда-то Остапа Ибрагимовича.
Но продолжался этот «пир духа» недолго. В партийные органы и редакции центральных газет полетели письма возмущенных читателей. В результате двум белорусским историкам — докторам исторических наук И. Игнатенко и С. Почанину — пришлось делать заключение относительно начавшейся практически одновременно в Минске и Москве медийной кампании вокруг имени Маши Брускиной. Приведу выдержку из их заключения, направленного в редакцию газеты «Правда»:
«К сожалению, не только «Труд», но и некоторые минские газеты («Знамя юности», «Вечерний Минск» и другие), а также белорусское телевидение клюнули на дешево состряпанную некоторыми недобросовестными людьми фальсификацию. Началась организованная кампания с целью любой ценой доказать, что на фотографии 1941 г. — Маша Брускина, и добиться посмертного присвоения ей звания Героя Советского Союза.
В газете «Знамя юности» (за 3 июля 1968 года) с большими воспоминаниями о М. Брускиной выступила та же С.А. Давидович: она утверждает, что передавала М. Брускиной листовки из подпольной типографии, где работал М. Чиплин.
Во-первых, С.А. Давидович среди минских подпольщиков не числится. Во-вторых, казнь подпольщиков группы О. Щербацевич совершилась 26 октября 1941 г., а типография, где работал Чиплин, начала действовать только во второй половине декабря 1941 года. В-третьих, С.А. Давидович утверждает, что М. Брускина работала в лазарете по ул. Ворошилова. А Л. Аркадьев и В. Фрейдин в первом свидетельстве пишут, что она была медсестрой в лазарете, который находился в здании политехнического института на Пушкинской улице. Как говорится, концы с концами не сходятся.
Фотография Маши Брускиной, опубликованная в «Труде», и снимок казненной девушки были посланы на научную экспертизу. Эксперты ответили, что изображение М. Брускиной «подверглось сильной ретуши и по существу превратилось в рисунок. На нем не отразилось достаточного количества индивидуальных признаков внешности человека, необходимых для идентификации личности». Эксперты отказались решать вопрос, имеют ли сходство девушки, изображенные на этих двух снимках.
Таковы факты. Они свидетельствуют, что некоторые редакции газет и руководители радио и телевидения предоставляют трибуну недобросовестным, прямым фальсификаторам. Такие методы работы, какие применяют Л. Аркадьев и В. Фрейдин, чужды советской журналистике». (В полном объеме это письмо опубликовано в журнале «Холокост».)
Работа над ошибками
Теперь нам известно, каким образом и почему позорно провалилась первая попытка сделать из бедной Маши Брускиной предтечу Зои Космодемьянской. Естественно, такая наглая медийная кампания вызвала определенную озабоченность белорусского партийного руководства. В результате в отношении ее инициаторов, допустивших умышленное искажение имеющихся фактов, были приняты соответствующие меры. И поскольку Феликс Лазовский в своей книге «Об участии евреев во Второй мировой войне» напрямую пишет, что журналисты — участники этой кампании — «подверглись репрессиям», стоит упомянуть о сути этих «репрессий».
Итак, начнем с ключевой фигуры — журналиста Аркадьева. Естественно, после произошедшего скандала договор, заключенный с Львом Ароновичем на сценарий фильма о минских подпольщиках, был расторгнут. Однако не стоит здесь усматривать какой-либо антисемитский подтекст. Ведь адепты этой теории (в том числе и с помощью Википедии) пытаются убедить нас, что партийные власти Белоруссии очень боялись и всячески препятствовали, чтобы в стране вдруг ни появилась «новая идеологически значимая фигура» еврейской национальности. А я в свою очередь утверждаю, что все это ложь. И готов привести неопровержимое доказательство, подтверждающее мой тезис.
В 1970 году на телевизионные экраны СССР вышел шестисерийный телевизионный фильм «Руины стреляют». Мини-сериал был снят белорусскими кинематографистами и специально посвящен героям минского подполья. Главным героем в сериале был представлен еврей Исай Павлович Казинец — секретарь минского подпольного горкома КПБ, Герой Советского Союза. Боевые подвиги Исая Казинца, равно как и его группы, совершенные в Минске в 1941 и в начале 1942 годов, документально доказаны и не вызывают ни у кого сомнений. Поэтому намерение сделать из Казинца «новую идеологически значимую фигуру» и вывести ее на телеэкраны всей страны было поддержано и белорусским руководством, и, надо думать, и на более высоком уровне.
Хочу обратить внимание читателей на дату создания фильма «Руины стреляют» — 1970 год. В то время телевизионные сериалы, снятые в нашей стране, можно было пересчитать по пальцам. И все же белорусское партийное начальство и руководство студии «Беларусьфильм» решили прославить на всю страну подвиги партизана-героя Исая Казинца. И как такое возможно при якобы государственном антисемитизме?
Что же касается «репрессий» в отношении журналиста из «Вечернего Минска» В. Фрейдина, они заключались в следующем. Редакция газеты обязала своего проштрафившегося сотрудника написать объяснительную записку, как он «работал» вместе с Аркадьевым над материалом о Брускиной. И так поступила бы любая редакция.
Дело в том, что В. Фрейдин стал одним из соавторов появившейся 20 и 21 июля 1968 года в «Труде» статьи «Повесть о Маше». Фактически это были завершающие публикации «журналистского расследования» по установлению имени Маши Брускиной. В них имелся раздел (почти самостоятельная статья) — «Шесть свидетельств подвига», где были представлены рассказы людей, которые лично знали эту девушку и могли что-либо сообщить о ее подпольной деятельности.
И именно здесь, в качестве «первого свидетельства» приводился рассказ уже известной читателю Веры Давыдовой — завсектором партархива института истории партии при ЦК КПБ. Пикантность ситуации заключалась в том, что Лев Аркадьев во время своих визитов в Минск вообще не встречался с Давыдовой. Зато с ней в начале 1968 года обстоятельно беседовал журналист «Вечернего Минска» В. Фрейдин. И Вера Сафроновна поведала информацию о существовании в Минске подпольной группы Ольги Щербацевич и Кирилла Труса. Однако особо подчеркнула, что не имеется никаких документально подтвержденных оснований считать Машу Брускину членом этой подпольной группы. И вот в разделе «Шесть свидетельств подвига» … приводится именно рассказ Веры Давыдовой о группе Ольги Щербацевич с упоминанием и Маши Брускиной.
В. Фрейдин всю вину за произошедшее пытался свалить на Льва Аркадьева, который единолично, без всякого участия Фрейдина, написал «Повесть о Маше». А также на старшего литературного сотрудника отдела пропаганды «Труда» Л.К. Алимамедову, из-за действий которой Фрейдину якобы не удалось внести свои правки в окончательный вариант статьи. (Пространный текст этой «объяснительной» также опубликован в журнале «Холокост»). Сегодня трудно сказать, насколько редактор «Вечернего Минска» поверил оправданиям своего подчиненного. Но, как бы там ни было, вскоре журналист Фрейдин лишился должности заведующего отделом информации газеты «Вечерний Минск». На этом для него «репрессии» закончились.
Впрочем, нельзя не упомянуть, что из-за авантюры Льва Аркадьева еще одна журналистка лишилась своей должности. Правда, произошло это уже в 1970 году, когда все страсти и возмущения общественности вокруг кампании по «установлению имени Маши Брускиной» основательно поутихли. И вот в то самое время, когда на экранах СССР демонстрировался патриотический сериал «Руины стреляют», случился нежданный рецидив прежнего скандала. А именно, 17 ноября 1970 года по радио «Юность» была транслирована на всю страну часовая передача «Неизвестная». И в ней в очередной раз доказывалась героическая роль юной подпольщицы Маши Брускиной. Автором передачи была молодая журналистка Ада Дихтярь.
Дело в том, что еще в 1968 году, приступая к изысканиям по установлению имени Неизвестной, Лев Аркадьев решил применить довольно редкое для 60-х годов ноу-хау. Он придумал фиксировать на пленку рассказы опрашиваемых им людей. Проблема была лишь в техническом воплощении этой идеи — в конце 60-х годов у советских журналистов диктофонов не было. Но Лев Аронович нашел выход и из этой ситуации. Вот что об этом сообщается в Википедии:
«Решая продолжить поиск, Лев Аркадьев обратился в редакцию радиостанции «Юность» с просьбой подключить к его расследованию радиожурналиста с магнитофоном для фиксации свидетельских показаний тех, кто мог опознать М. Брускину. Так к поиску, путь которого от человека к человеку и из города в город пролег через Минск, Ленинград, Могилев, Вильнюс, Каунас, Москву, подключилась радиожурналистка А.Б. Дихтярь».
Результатом этого «подключения» стали «40 кассет, содержащих магнитофонные записи свидетельских показаний». После разразившегося в 1968 году скандала кассеты были припрятаны в загашник и ждали своего часа. Но прошло всего два года, и 17 ноября 1970 года Ада Дихтярь вышла в эфир радиостанции «Юность» с часовой передачей «Неизвестная». В ней она в очередной раз попыталась убедить слушателей, что подпольщица, повешенная на проходной Минского дрожжевого завода, и Маша Брускина — одно и то же лицо. То есть практически одновременно по всесоюзному телевидению идет сериал о минских подпольщиках, а по всесоюзному радио рассказывается о некой юной героине, о которой имеются обоснованные научные заключения, что она никакой подпольщицей не была. Тем самым медийный скандал двухгодичной давности получил новый импульс. Причем уже на новом, всесоюзном уровне. Вот как в наши дни последствия этого скандала оценивает публицист Григорий Рейхман на одном из сайтов:
«Эта передача стала последней в работе молодого журналиста. Итоговую оценку этой работе дали на высоком партийном совещании белорусские идеологи: «… люди с нечистыми руками и нечистой совестью провели тщательно завуалированную сионистскую акцию». По мнению тех, кому принадлежала власть в городе и республике, девушке из гетто даже после смерти лучше было оставаться неизвестной».
Как видим, все та же старая песня о главном — о якобы царившем в СССР государственном антисемитизме.
Однако на этом история за признание «имени Маши Брускиной» не закончилась. Аркадьев не успокоился. Выждав еще несколько лет, он сумел в 1973 году пробить издание своей книги «Как звали неизвестных…». Отголоски прежних скандалов позабылись и поистерлись. Впрочем, для издания своего труда Лев Аронович выбрал такое место, где о скандалах практически никто ничего не знал и слышать не мог: ведь интернета в 1973 году не было, а сведения о фальсификациях в советской центральной прессе на всеобщее обсуждение в СССР не выносились. Как уже известно читателю, Лев Аронович издал свою книгу в далеком Магадане, после чего сумел представить скандальное творение на Всесоюзном литературном конкурсе Министерства внутренних дел СССР и Союза советских писателей. Никаких «репрессий» на голову Льва Ароновича не обрушилось — ведь данный конкурс патронировал сам Чурбанов — зять Леонида Ильича Брежнева. Более того, Лев Аркадьев получил премию за свою книгу.
Получил, несмотря на то, что под одной обложкой были собраны результаты многих прежних фальсификаций — и про «разведчицу» Машу Синельникову, и про «28 героев-хигринцев». Туда же была включена и глава «Неизвестная», посвященная Маше Брускиной и занимающая примерно треть от общего объема книги. В этой главе были собраны воедино фактически все прежние публикации о Маше Брускиной, а названия большинства разделов этой главы соответствовали названиям газетных статей. Хотя имелись и определенные различия, о которых стоит упомянуть отдельно.
Лев Аронович своеобразно учел критику белорусских историков, прозвучавшую пять лет назад в его адрес.
Ему было необходимо «сделать» Машу Брускину полноправным членом подпольной организации Ольги Щербацевич. Но фактических доказательств не было. А то, что было, работало отнюдь не на основную задачу. Поэтому в книге Лев Аронович постарался затушевать или сгладить большинство проколов и нестыковок, имевшихся в его прежних газетных публикациях.
Один из основных проколов Льва Аркадьева, подмеченный еще белорусскими историками, заключался в неопределенности того места, где действовала Брускина. Основной свидетель ее подвигов и мученической смерти Софья Давидович утверждала, что юная подпольщица работала в госпитале на улице Ворошилова. В то время как Ольга Щербацевич была врачом в лазарете для военнопленных, располагавшемся в здании политехнического института на улице Пушкина. Там же действовала и ее подпольная группа. Очевидно, что Аркадьеву было непросто выкручиваться из такой ситуации, ведь воспоминания Софьи Андреевны уже опубликовали в газете. Но, с другой стороны,— кто будет копаться в публикациях пятилетней давности и сличать тексты? Тем более что автор вправе вносить исправления и добавления в свой собственный текст.
И вот в книге «Как звали неизвестных…» в разделе «Бессмертие» вновь цитируется товарищ Давидович. Софья Андреевна по-прежнему утверждает, что Маша Брускина работала медсестрой в лазарете для военнопленных. Но название улицы, на которой располагался этот лазарет, из ее свидетельства исчезает. Известно лишь, что «лазарет располагался в красном кирпичном здании», а «по тротуару вдоль здания ходить запрещалось».
Однако исчезновение упоминания про улицу Ворошилова из свидетельства Софьи Давидович отнюдь не делало Машу Брускину участницей подпольной группы Ольги Щербацевич. Для этого нужны были авторитетные свидетельства. Мы помним, что в июльской (1968 г.) публикации в «Труде» этот факт якобы засвидетельствовала заведующая сектором партархива Вера Давыдова. Но спустя некоторое время выяснилось, что Вера Сафроновна при беседе с журналистом Фрейдиным говорила, что не имеется никаких документально подтвержденных оснований считать Брускину членом этой подпольной группы. При этом соавтор публикации — Лев Аркадьев — с Верой Давыдовой вообще не встречался.
Лев Аркадьев постарался исправить этот «прокол», и в книге «Как звали неизвестных…» появился раздел «Семь свидетельств подвига». В нем свидетельство Веры Давыдовой по-прежнему на первом месте. Однако теперь она лишь рассказывает о деятельности подпольной группы Ольги Щербацевич. При этом Аркадьев встраивает в рассказ Давыдовой в виде примечания автора собственное упоминание, что в эту подпольную группу входила и Маша Брускина. Формально придраться не к чему: ведь это авторский комментарий. Тем не менее, у неискушенного читателя возникает ощущение, что это профессиональный историк Давыдова подтверждает участие Брускиной в подпольной деятельности:
«Подпольная группа Труса и Щербацевич организовала побег большой группы военнопленных командиров Красной армии из лазарета, разместившегося в бывшем политехническом институте (где Маша работала медсестрой.— Л.А.). Патриоты снабжали пленных бланками документов, сообщали им явки в городе. На конспиративных квартирах в семьях О.Ф. Щербацевич и ее сестры Н.Ф. Янушкевич бежавших переодевали в гражданскую одежду». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.49)
Чтобы закрепить впечатление, Лев Аркадьев приводит и «четвертое свидетельство». На этот раз свидетельствует некая В.И. Банк — бывшая соседка семьи Брускиных по коммунальной квартире в 1941 году. Гражданка Банк видела арест Маши Брускиной в октябре 1941 года. Однако каких-либо подробностей относительно подпольной деятельности Маши она сообщить не могла. Вот как подается ее «свидетельство» в книге Льва Аркадьева:
«— Знали ли вы, что Маша работала сестрой в лазарете, в здании политехнического института?
— Да, этого она не скрывала, хотя стала очень неразговорчивой. Она устроилась туда сразу после начала войны вместе с выпускницей мединститута Соней, фамилию которой я не помню. Они вместе ходили на работу в этот лазарет и рассказывали, что раненым военнопленным оказывается ничтожная медицинская помощь, отчего раны у них гниют, в ранах заводятся черви». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.52)
Как видим, здесь уже информация встроена в вопрос журналиста Аркадьева. Свидетельница Банк лишь подтверждает этот факт и при этом упоминает еще и о какой-то Соне. В отличие от Маши эта неизвестная Соня была выпускницей мединститута, то есть могла работать медсестрой и даже врачом. И, естественно, могла считаться членом подпольной группы. Соответственно, имела и большие шансы попасть на виселицу и оказаться запечатленной на хрестоматийном фото. Но, повторяю, никаких документальных оснований считать этих девушек подпольщицами к 1973 году так и не появилось.
В книге «Как звали неизвестных…» присутствует еще один момент, который прекрасно характеризует методы работы журналиста и сценариста Аркадьева. Среди писем возмущенных читателей было немало и таких, в которых главным аргументом называли отсутствие внешнего сходства между девушкой на фото с казни и фотографией Маши Брускиной в газете «Пионер Белоруссии». И в книге появляется свидетельство еще одной Машиной одноклассницы, «бывшей партизанки-подрывницы, а ныне заведующей библиотекой» (так характеризует эту даму Лев Аркадьев.— Авт.) С.Б. Ботвинник:
«Она казалась нам необыкновенной девушкой, с высокими и романтическими идеалами. Я видела ее и в оккупированном Минске. Она шла, как всегда, с гордо поднятой головой. Для того чтобы ее не могли легко опознать, она перекрасила волосы в светлый цвет. Она мне сказала, что работает в госпитале. Вскоре я узнала, что Машу повесили за то, что она помогала нашим военнопленным бежать из госпиталя, который охранялся немцами. Насколько прекрасна была Маша, настолько прекрасен и мужественен ее подвиг». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.59)
Как видим, госпожа Ботвинник ничего не может рассказать ни о подвиге Маши, ни об обстоятельствах ее казни. Единственное, что ей известно и чему она лично была свидетелем в оккупированном Минске, так это то, что Маша перекрасила волосы. Причину объясняет просто: «чтобы ее не могли опознать». Тут же возникает вполне резонный вопрос: что такого страшного успела совершить Маша Брускина, что ее требовалось опознавать? Ведь в момент встречи с С.Б. Ботвинник она легально работала в госпитале и ни от кого не пряталась, проживала у себя дома под своей фамилией. В этом нас убеждает бывшая Машина соседка Вера Банк: полицаи пришли прямо к ней домой, спросили Машу Брускину — и та спокойно, не ожидая какого-либо подвоха, вышла к ним.
Примерно в таком же конспирологическом ключе Аркадьев пытается объяснить свидетельство жительницы Минска Каминской. Напомню: та утверждала, что сидела в одной камере с Неизвестной, что та была медсестрой и звали ее Аней. Оказывается, Маша Брускина называлась Аней, поскольку опасалась провокаторов и «из предосторожности могла назвать себя в камере Аней». Какая же здесь предосторожность, если личность Маши (если верить свидетельству Веры Банк) была установлена еще при её аресте? И зачем вчерашней школьнице потребовалось в тюремной камере называться медсестрой, хотя таковой в реальности она не являлась? Ведь выпускнице школы гораздо легче было выйти на свободу, чем профессиональному медику. Но о таких мелочах Аркадьев, похоже, вовсе не задумывался. И в результате все более запутывался в собственных домыслах и подтасовках.
Но, по-видимому, Лев Аронович все же понимал, что без серьезного юридического свидетельства степень доверия к его писанине будет минимальной. Поэтому в качестве главного аргумента в пользу своей гипотезы он решил использовать в книге «Как звали неизвестных…» заключение своего давнишнего партнера, эксперта-криминалиста МУРа Шакура Кунафина. Именно подполковник милиции Кунафин согласился сделать сопоставительную криминалистическую экспертизу изображений двух людей по фотографиям. Как вы уже, наверное, догадались, экспертному исследованию подверглись фотографии с казни в Минске 26 октября 1941 года и фото Маши Брускиной из газеты «Пионер Белоруссии». Как мы знаем, последняя была сильно отретуширована, и по этой причине белорусские эксперты-криминалисты отказались с ней работать. А вот Шакура Кунафина это не остановило. Более того, Лев Аронович якобы услышал из уст Шакура Гареевича и воспроизвел в своей книге следующее:
«— Если вы не возражаете,— предложил Кунафин,— оставьте мне все свидетельства, все материалы поиска. У вас их столько, что этого может оказаться вполне достаточно, чтобы юридически узаконить имя героини… Я этим лично займусь». (Аркадьев Л.А. Как звали неизвестных… Документальная повесть. Магаданское книжное изд-во, 1973. с.66)
Насколько мне известно, прерогатива признания человека умершим, погибшим, безвестно пропавшим и т.п. принадлежит исключительно суду. Так было в СССР, такие же юридические правила действуют и в Российской Федерации. Мы также знаем, что в конце 60-х годов был жив родной отец Маши Брускиной. И он вполне бы мог обратиться в суд с иском о признании его дочери погибшей на виселице 26 октября 1941 года. Однако Борис Брускин почему-то никуда не обратился. Наверное, поэтому в книге Аркадьева вместо судебного решения фигурирует очень странный текст заключения эксперта-криминалиста Кунафина. Я называю этот документ странным, поскольку помимо криминалистической части исследования подполковник Кунафин ссылается также на письменные и устные свидетельские показания (на магнитной пленке) людей, знавших Брускину. Но оценка свидетельских показаний не входит в должностные обязанности эксперта-криминалиста. Оценивать все имеющиеся доказательства в совокупности может только суд. Тем не менее, для полноты картины будет полезно взглянуть на текст этого заключения:
«Сопоставительному исследованию подвергались фотоснимки женщины, казненной в Минске 26 октября 1941 года, и снимок учащейся 28-й минской школы М. Брускиной, напечатанный в газете «Пионер Белоруссии» за декабрь 1938 года.
При сравнении лиц, изображенных на этих снимках, установлены их совпадения по форме линии роста волос, по ширине и высоте лба, по высоте носа, по форме, ширине и высоте подбородка, по высоте верхней губы, по направлению и форме бровей, по контуру, величине и прикреплению мочки уха, а также ряду относительных величин размеров одноименных частей лиц.
Между сравниваемыми лицами нет различий, не объяснимых условиями получения снимков этих лиц. Имеющиеся различия в толщине бровей, ширине носа, размере рта и положении его уголков объясняются наложением художественной ретуши на снимке М. Брускиной. Четкость лица Брускиной пострадала также от растровой сетки типографской печати.
Анализ выявленных совпадений с учетом имеющихся различий позволяет прийти к предположительному выводу, что на сравниваемых снимках изображено одно и то же лицо.
Были изучены также письменные и устные свидетельские показания (на магнитной пленке) людей, знавших М. Брускину: соучеников, соседей по дому, близких родственников и отца, жены и дочери Кирилла Труса, казненного вместе с этой девушкой. Подлинность этих показаний и достоверность описываемых ими фактов не вызывает сомнений. Поэтому эти показания в совокупности с выводом по криминалистическому исследованию фотоснимков могут служить основанием для вполне определенного вывода о том, что девушка на снимках казни действительно является Машей Брускиной, бывшей ученицей 28 школы гор. Минска.
Эксперт-криминалист Ш. Кунафин». (Там же, с.66-67)
Как видим, та самая фотография из «Пионера Белоруссии» (точнее, ее качество), которое не позволило белорусским криминалистам вообще взяться за исследование, оказалась на руку их московскому коллеге подполковнику Кунафину. Все имеющиеся несовпадения элементов лиц двух исследуемых женщин Шакур Гареевич попросту объяснил дефектами, возникшими из-за ретуши или растровой сетки.
Что касается «свидетельских показаний», степень их достоверности и объективности была уже оценена профессиональными историками. Поэтому вряд ли нам стоит еще раз возвращаться к этому вопросу.
Эпилог
За свою книгу «Как звали неизвестных…» Лев Аркадьев был удостоен премии на всесоюзном конкурсе Министерства внутренних дел СССР и Союза советских писателей. Об этом сообщается на первой же странице этой книги. Каким образом еще не изданная книга могла принять участие в авторитетном литературном конкурсе — сегодня об этом судить достаточно сложно. Возможно, по каким-то внутренним причинам жюри решилось оценивать творение Льва Аркадьева по рукописи. Тем не менее, факт остается фактом.
Однако получение престижной премии уже никак не могло повлиять на мнение белорусского руководства относительно личности Маши Брускиной и ее участия в подпольной борьбе в Минске. Организаторам и участникам провалившейся пиар-кампании оставалось ждать и надеяться. В 1985 году Аркадьев переиздал раздел «Неизвестная» в альманахе «Год за годом». Теперь в качестве его соавтора была указана и Ада Дихтярь. Однако все последующие попытки Льва Аркадьева сделать из Маши Брускиной «идеологически значимую фигуру» в период существования СССР успехом не увенчались.
Что же касается признания «героизма» Маши Брускиной в Израиле, это отдельная история — в чем-то забавная, в чем-то поучительная, а в чем-то напоминающая скверный анекдот. Но пересказывать ее здесь во всех подробностях считаю излишним. Скажу лишь, что в начале 21-го века основательно протухший фейк под названием «героическая подпольщица Брускина» взялась эксплуатировать бывший советский библиотекарь, а ныне пенсионерка Лина Торпусман. Она известна нашим читателям по рассказу о юной псевдоразведчице Маше Синельниковой. Так вот, перебравшись в Израиль, госпожа Торпусман сумела пробить стену консерватизма иерусалимской мэрии. В итоге в Иерусалиме на пожертвования, собранные госпожой Торпусман, был поставлен памятник Маше Брускиной. А вскоре Лина Торпусман с группой поддержки из бывших соотечественников добилась названия в честь Маши Брускиной одной из улиц в Иерусалиме. Как ей это удалось, она описала в интернете. На мой взгляд, это тот самый случай, когда уместна старая русская поговорка «иная простота хуже воровства». Но что поделаешь: идеологические химеры порой оказываются подобны бумерангу.
(продолжение следует)
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
