Писатель Юрий Карлович Олеша не был болельщиком «Спартака». Описывая в своем дневнике «холодный, почти морозный день» 28 октября 1940 года – день футбольного матча «Спартака» и ЦДКА, он терялся в сомнениях, кому желать победы. «Спартаку»? («Так как я очень люблю капитана команды «Спартак» Андрея Петровича Старостина, то мне хотелось, чтобы выиграл «Спартак». Это по дружбе, из чувства симпатии к очень милому человеку»). Или все же их сопернику – «спортивно мне хотелось, чтобы выиграло «ЦДКА», так как там играет поражающий меня центр-форвард Григорий Федотов. Этот Федотов, действительно великолепный игрок, является сейчас сенсационной фигурой в Москве. О нем знают и говорят даже те, кто не ходит на футбол».
24-летний Федотов напоминал Олеше друга его одесской юности – центрфорварда Российской Империи Григория Богемского, непревзойденного дриблера, легенду дореволюционного футбола, давно умершего к тому моменту в эмиграции. Олеша и сам был хороший спортсмен. Играл на позиции «полулевого форварда» за команду Ришельевской гимназии, бегал стометровку, прыгал с шестом, но усердные занятия литературой сделали из него не футболиста, а любителя футбола.
Перед матчем «Спартака» и ЦДКА Олеша встретил у ограды стадиона «Динамо» личного шофера Андрея Старостина – Ваню: «Он снял кожаную перчатку и пожал мне руку». Ваня объяснил, что Старостин сегодня не играет из-за травмы паха и будет смотреть футбол с трибуны в компании Александра Фадеева. Фадеев, орденоносный секретарь Союза писателей СССР, любимец Сталина, их когда-то и познакомил.
В «Повести о футболе» Старостин вспоминал, как в ресторане гостиницы «Метрополь» его внимание привлек «мужчина с головой мыслителя», сидящий за соседним столиком. Фраза, брошенная этим незнакомцем – «все может пропасть, кроме чести!» – навсегда врезалась в память Старостина, и теперь ее знает каждый спартаковский болельщик.
«Фраза запомнилась, как остался в памяти и образ невысокого человека, покинувшего ресторан походкой, напоминающей чаплинскую. Спустя какое-то время на углу Манежной и улицы Горького я встретил Александра Александровича Фадеева. Он стоял и разговаривал с моим ресторанным героем.
– Познакомься, – сказал мне Фадеев. – Юрий Карлович Олеша».
На углу Манежной и Горького стояло здание «Националя», одной из самых роскошных гостиниц Москвы. Кафе на ее первом этаже считалось модным клубом, здесь собирались знаменитые писатели, актеры, спортсмены, певцы, скульпторы – выпить коньяка, закусить шницелем по-министерски с «картофельным паем, который умели по-настоящему делать только здесь, в «Национале», или судаком-«орли». Здесь, за обеденным столом, художник Иогансон, глядя в окно на соседнюю гостиницу «Москва», нарисовал этикетку «Столичной» водки.
Писатель Эдуард Хруцкий, один из послевоенных завсегдатаев кафе, вспоминал: «Ах, этот зал кафе «Националь», самого модного, самого привлекательного в Москве (сейчас в этом зале расположилось не менее модное Гранд-Кафе «Dr. Живаго» ресторатора Александра Раппопорта. Прим. автора). Бронзовые светильники, тяжелые гардины, закрывающие окна, арка-перегородка красного дерева делила зал на две части. Изумительная посуда, конечно, гордость ресторана — столовое серебро восемьдесят четвертой пробы, изготовленное знаменитым мастером-ювелиром Овчинниковым».
Легко предположить, что Фадеев, Олеша и Старостин не пошли дальше «Националя», чтобы скрепить знакомство.
Собеседником Олеша был превосходным, и Старостин мог часами слушать его застольные рассказы о «спортивном рыцарстве». Олеша презирал умышленную грубость, оборонительный футбол и скованность тактических схем (он называл их «футбол в мундире»). «Во взглядах на футбол он высказывал свою триединую ипостась – красота, сила, честь, – писал Старостин. – Когда я еще сам выступал в футболе, именно Юрий Карлович был незримым судьей для меня в моей спортивной этике...»
28 октября 1940 года Григорий Федотов получил травму, «Спартак» победил со счетом 5:0, завоевав бронзовые медали последнего перед войной чемпионата СССР. В 1942-м Андрей Петрович Старостин вместе с братьями был репрессирован и отправлен в Норильлаг, а «Националь» закрыли – теперь здесь жили сотрудники дипломатических миссий стран антигитлеровской коалиции. В 1953-м Старостин вернется в Москву, и один из первых, кто его встретит, с кем они снова пойдут вместе на футбол, будет Юрий Олеша.
Опубликованные дневники Олеши умалчивают, ходил ли он на футбол без Старостина, скорей всего – нет, но в кафе «Националя», вновь открытом после войны, он оставался постоянным посетителем. Почти забытый, неприкаянный, вечно пьяный, он каждый день сидел за любимым столиком у окна. Студент Иосиф Боярский, впоследствии режиссер и директор «Союзмультфильма», вспоминал: «Юрий Карлович выглядел плохо: худой, со впавшими щеками, в поношенном грязном плаще и помятой шляпе. Люди, не знавшие его в лицо, подумали бы, что это нищий». Денег у Олеши не было, его почти не печатали, литературная слава осталась далеко позади, в молодости, в развеселом угаре нэпа 20-х, но в кафе его многие помнили («князь «Националя», назовет он себя в старости) и угощали, наливали – за по-прежнему дивные рассказы, про футбол и моря, литературу и революцию.
Самый громкий спортивный скандал, случившийся после войны в «Национале», не мог обойтись без Олеши.
20 октября 1946 года «Спартак» победил в финале Кубка СССР тбилисское «Динамо» со светом 3:2. Победный мяч забил в дополнительное время полузащитник Олег Тимаков, начинавший, кстати, играть в Одессе. 5 ноября московский городской совет «Спартака» арендовал кафе «Националя» «в связи с выигрышем Кубка» – «для футболистов и актива общества». Спартаковцы наверняка позвали старика-князя, жившего неподалеку, в Камергерском переулке, отметить это событие. Были среди них те, кто играл еще с братьями Старостиными: защитник Василий Соколов, нападающий Алексей Соколов, нападающий Георгий Глазков.
Как громко гуляла в «коммерческих» ресторанах послевоенная Москва, можно видеть в советском телесериале «Место встречи изменить нельзя». К привычной для «Националя» артистической публике добавились офицеры-фронтовики и тот прифрантившийся класс коммерсантов-тыловиков, что сколотил в войну немалое состояние. Рабочий Иван Митин, ставший организатором банды «высокого блондина», что послужила прототипом для «черной кошки», тоже любил гулять в «Национале».
Скандалы в кафе были нередки. В конце 1945 года сын британского премьер-министра Уинстона Черчилля, Рэндольф, перебрав армянского коньяка, залез на сцену и (цитирую Эдуарда Хруцкого) «повел себя как истинный британец, приехавший в колонию. Вынул из кармана бутылку и начал пить. На резонное замечание мэтра Юрия Михайловича, элегантного господина, весьма похожего на американского композитора Глена Миллера, о том, что у нас так себя вести не принято, Черчилль-младший послал его по-английски к матери. Надо сказать, что Юрий Михайлович знал в совершенстве три иностранных языка и <…> на том же английском предложил Рэндолфу освободить эстраду и покинуть зал. Но член британской номенклатурной семьи <…> запустил в него бутылкой».
Русские люди и тогда умели пить не хуже британцев. Выделенные руководством ДСО «Спартак» на праздничный банкет деньги быстро кончились, а останавливаться футболистам и их гостям не хотелось. На той самой эстраде, откуда метал бутылку Черчилль-младший, стоял Кубок СССР – приз, «символизирующий победу, одержанную в благородной борьбе». Администрация «Националя», скорей всего это был все тот же Юрий Михайлович, офицер в штатском платье метрдотеля, отказалась поить футболистов бесплатно, и тогда они в залог оставили в кафе Кубок.
Футболисты не были бедными людьми, лидеры «Спартака» – если не учитывать явные и скрытые выплаты – получали в 1946-м около 1600 рублей в месяц, это значительно больше, чем 80% советского населения, и больше, чем высококвалифицированные рабочие на заводах, но даже их карманы пустели в «Национале». К примеру, широкий банкет, с артистами и чиновниками, устроенный годом раньше по распоряжению Молотова по случаю триумфального возвращения московского «Динамо» из турне по Великобритании, обошелся казне в 411 000 рублей. Спартаковский стоил явно дешевле, и все же с Кубком им пришлось расстаться.
То ли они про него забыли, то ли не могли собрать нужную сумму (что вероятней), но Кубок СССР, хрустальный приз, бывшая крюшонница, купленная в антикварном магазине и богато декорированная серебром, простоял в «Национале» 23 дня, пока эта история не всплыла во Всесоюзном комитете по делам физической культуры и спорта. Министр Романов издал раздраженный приказ об «опошлении замечательной советской спортивной традиции» и «исключительной политической близорукости».
В мае 1992 года «Спартак» Олега Романцев победит в последнем финале Кубка СССР московских армейцев, и этот трофей теперь останется у них навсегда.
А тов. Макаров, председатель московского горсовета «Спартака» в 1946-м, за проявленную халатность будет уволен. По странному стечению обстоятельств, «футболист Володя» из раннего и лучшего романа Юрия Олеши «Зависть», чьим прототипом стал юный Андрей Старостин, носил ту же фамилию.
«– Ура! Макаров! Ура! – неслись оттуда восторженные крики. Болельщики взбирались на заборы, отбиваясь от колючей проволоки, как от пчел, – и выше: на деревья, в темную зелень, раскачиваясь от ветра и ловкости, как лесные человечки.
Косо над толпой взлетело блестящее, плещущее голизной тело. Качали Володю Макарова».
Документ из Государственного архива Российской Федерации. Фонд 7576, опись 1, дело 535 «Приказы ВКФКиС при Совете Министров СССР (подлинные) с № 697 по 739 (2 – 17 декабря 1946)».
Впервые опубликовано в блоге Станислава Гридасова "Архиважные истории" на forbes.ru
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
 |  |  |
 |  |
Теги:
