Вокруг нового романа Быкова * «Сигналы» («Эксмо», М. 2013 г.) складывается своеобразный заговор молчания.
Казалось бы, о чем писать журналистам и рецензентам, как ни о новой прозе популярнейшего литератора?
Тем не менее, как раз ничего парадоксального в этой гробовой тишине нет. Она рациональна и легко объяснима.
Во-первых, потенциальных рецензентов может смущать проблема авторства. Обложка, сразу под фамилией Быкова *, презентует читателям и Валерию Жарову, шрифтом, впрочем, помельче. Если предположить, что авторство представлено в пропорциях и третях, получается, что Быкова */Жаровой в «Сигналах» - два к одному.
Однако сам Дмитрий Львович * предпочел другой вариант литературного подельничества: на форзаце указано «автор выражает искреннюю благодарность Валерии Жаровой за помощь в создании книги».
Я же буду упрямо называть «Сигналы» романом Дмитрия Быкова *, поскольку он – стопроцентно быковский.
Во-вторых, тот же Дмитрий Львович, на обложке же, только задней, высказался о своей книжке почти исчерпывающе, искусно маскируя точную рецензию под анонсирование: «История пропавшего в 2012 году и найденного год спустя самолета «Ан – 2», а также таинственные сигналы с него, оказавшиеся обычными помехами, дали мне толчок к сочинению этого романа, и глупо было бы от этого открещиваться. Некоторые из первых читателей заметили, что в «Сигналах» прослеживается сходство с моим первым романом «Оправдание». Очень может быть, поскольку герои обеих книг идут, не знаю куда, чтобы обрести не пойми что. Такой сюжет предоставляет наилучшие возможности для инвентаризации страны, которую, кажется, не зазорно проводить раз в 15 лет».
Тут добавить особо нечего, остается разве что полемизировать. Сходство с «Оправданием» и впрямь прослеживается, но гораздо больше «Сигналы» напоминают фантастический роман «Эвакуатор». Как на уровне фабулы – ритуальными плясками вокруг мифических летательных аппаратов и братско-стругацких могил. Так и общей торопливостью и некоторой небрежностью исполнения – все-таки «Оправдание» был несравненно лучше прописан.
И пафос его – возвышающий, а не уничижительный.
В «Сигналах» же на каждую загадку, способную хоть немного приподнять над собой и равниной, обнаруживается скушный и объективно постыдный ответ: строитель пасторального рая оказывается перекрывающимся должником. Закрытый город – не осуществленной мечтой или хотя бы памятником славным временам, а дырявой ловушкой. И даже позывные бедствия, «сигналы» - трансляцией бытового и неопрятного российского безумия.
Третья причина молчания – сам Дмитрий Быков * как индустрия. Его собственный кризис перепроизводства. На быковское многописание прежде реагировали восхищенно, потом восхищение сменялось скептически-завистливым «он из каждого утюга», откуда один шажок – к обвинению этого литературного бизнеса в инфляции.
Дмитрий Львович, надо полагать, подобно герою его будущей ЖЗЛ, и сам чувствует себя заводом, вырабатывающим… Не счастье, разумеется, но некую продукцию, прежде всего для внутреннего потребления, способную остановить энтропию и депрессию.
Потому образ закрытого комбината в романе «Сигналы», чья производственная цепочка замкнута сама на себя – символичен и автобиографичен. Один из флагманов социалистической индустрии, не покинувший советского измерения, но ушедший в потустороннее состояние, описан Быковым весьма амбивалентно, на грани сатиры, не социальной, впрочем, а метафизической. Завод из «Сигналов» - довольно точный индикатор отношения Дмитрия Быкова * к самому себе, нынешнему.
Максима о том, что это литература для Быкова *, а уж затем – Быков* для литературы, работает по-прежнему, но героя ее совершенно уже не удовлетворяет.
Любопытно, что бренд «Дмитрий Быков» * сделался индикатором общественных настроений. Именно Быков *, а не Навальный ** и Собчак, был для рассерженных горожан сезона 2011/12 наиболее крупной – во многих смыслах – фигурой митингов-шествий. Трубадуром протеста – его стихотворные сатиры из «Новых и новейших писем счастья», равно как из проекта «Гражданин поэт», во многом определили стилистику тогдашнего гуманитарного карнавала…
Синусоида читательского отношения двинулась вниз вместе с угасанием болотных настроений.
Быков, как художник чрезвычайно чуткий, во многом и творчески подпитываемый подобной интерактивностью, на мой взгляд, остро переживает эти (вполне естественные в любой писательской судьбе) процессы. И пребывает ныне, по-есенински выражаясь, в неустойчивом периоде, поиске новых форм, импульсов и площадок.
Сегодняшнее быковское ревизионистское переосмысление мира направлено не только вовнутрь, но и вовне – собственно, на Россию. В этом смысле фраза из обложечного анонса о новой инвентаризации страны очень показательна.
Книги истории «О» - «Оправдание», «Орфография», «Остромов» - были классическими русскими «толстыми» романами (а в обойму русского и классического ныне входят и модернизм, и постмодерн. На самом деле критерий здесь не формальный, а содержательный – наличие идей, характеров, сплав политики, мистики и эротики). Однако в текстах последних двух лет – «Икс» и «Сигналы» - автор демонстративно и подчас навязчиво уходит от русской романной матрицы.
Методом сухого отжима, так сказать. Или отжима досуха.
Быков сознательно прячется под личину англоязычного романиста, ищет речи точной и нагой (опять Маяковский, вообще масса у них, сегодняшних, пересечений), пытаясь создать текст самого товарного объема, лаконичный, а главное – свободный.
В качестве фабульного старта и материала для осмысления сегодняшний Быков * выбирает не цепочку исторических фактов (с обязательным набором ингредиентов «спецслужбы – колдуны – художники»), но, так сказать, «случаи». Не столько в хармсовском, сколько фольклорном смысле – эдакие народные бродячие истории, байки с моторчиком. И в этом плане, уходя от одной национальной традиции, попадает в другую – была в популярном у подростков 70-х журнале «Техника – молодежи» актуальнейшая рубрика «Антология таинственных случаев». Бермудский треугольник, снежный человек, сигналы с Тау Кита, космогония племени догонов.
«Икс» посвящался проблематике авторства «Тихого Дона», «Сигналы» - пропавшему самолету, как и было сказано. В рассуждении русской национальной мифологии – ряд единый.
Собственно, и англоязычный стилевой ориентир, и байка, в мифы себя продвигающая, равно как интернациональный жанр роуд-муви, позволяют совершенно свободно обходится с материалом. Тут не столько означенная инвентаризация, сколько импровизация по текущим вопросам, Быкова интересующим.
Деятельность Евгения Ройзмана *, чуть закамуфлированного под Евгения Ратманова - идеолога и практика нового крепостничества. Апофеоз сырьевой экономики в виде воскрешения ариев и мамонтов – для нужд туристического бизнеса. Очередная пародийная педагогическая поэма (традиционно не доверяющий педагогам-новаторам Быков в соответствующих эпизодах лютует явно меньше, чем умеет). Наивно-уродливое современное сектантство - последователи некоей Перепетуи. Перепетуя-мобиле: «эти бодрые ребята, как сорняки, первыми бросались на пустоши, но такой пустошью была сейчас более или менее вся территория, в особенности те места, где прежде гнездились НИИ».
Дмитрий Львович, преподавательским говорком, как на лекции, постулирует де-факто свершившийся распад страны, отпадение бескрайних и вечных пространств от временщицы Москвы: «все давно жили так, в сочетании звероватой изобретательности и цветущей дикости (…) – просто непривычна еще была эта картина полного зажима в центре и абсолютной, ничем не ограниченной свободы на прочей, отпущенной в никуда территории».
Конечно, йети, как же без него в антологии таинственных случаев. И главное – люди, уходящие в подпочвенно-подболтные слои, и слои эти, как-то невзначай новые биомассы производящие – всё как-то уравнялось, срослось, сдвинулось – плинтусом и ватерлинией.
Написано лихо, с традиционными быковскими умениями делать брендовые вещи из языкового сора – пресловутые сигналы – не только лейтмотив, поддерживающий сюжетное напряжение, но и сочные словесные конструкции, микс из камланий, центурий Нострадамуса и топонимики пейзажного дурного сна…
Можно пульнуть почти из Гоголя: «Иной человек шел в комнату, попал в другую, за триста километров, а почему туда попал – сказать не может, пришла внезапная блажь; двадцать лет спустя вернулся на родное пепелище – семья давно уехала, соседи позабыли, - и с ужасом узнал, что никто его не искал: дело возбуждается по факту трупа, а факта трупа нет, еще не умер или не нашли; пропавшего без вести взрослого мужика не станут искать никакие добровольцы, это девочку малолетнюю ищут с собаками по всему району, подвергают самосуду отчима, который нехорошо на нее поглядывал и наверняка растлил где-то в лесополосе, и находят несчастную через двадцать лет почтенной матерью семейства, почему-то в удивительном поселке с названием Примыкание, Саратовской области; что заставило ее туда примкнуть, или туда все примыкают, кого вдруг закружило по России?»
А можно – из Сорокина: история девушки Даши Антиповой, которая, подобно всем жителям «опустевших и заброшенных деревень, думала не одной только головой, а всем телом», очень напоминает новеллу из «Теллурии» про девочку Варьку, которой «купил папаня на базаре умницу».
Романы, впрочем, писались одновременно, поэтому сходство не намеренное, а знаковое.
Надо сказать, быковская «страшная история» (кстати, еще один жанровый ориентир – из пионерлагерного детства), на мой взгляд, куда убедительней сорокинской антиутопии с «новым средневековьем». Сорокин - в известной традиции - пугает, а нам не страшно, Дмитрий же Львович * эсхатологические предчувствия приручил и одомашнил. Белый Зверь превратился у него в старую домашнюю болонку неопределенно-грязной масти: колтуны, стершиеся резцы, угасающее тявканье.
Тем не менее. Каково ему – жить-то с такой животиной рядом?
_____
* - признан в РФ иноагентом
** - внесен в РФ в список террористов и экстремистов
Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями
Теги:
