Художник Галина Павловна Чижикова

И встаёт былое светлым раем
Словно детство в солнечной пыли.
Саша Чёрный

Художник Галина Павловна Чижикова жила в доме, расположенном в глубине квартала, образованного улицами Пугачевская – Вавилова и Советская – Рахова. Окна одной комнаты выходили на частные деревянные дома с палисадниками (они еще не были снесены тогда, в 70-ые годы), другой, с балконом – на краснокирпичный забор бывшей картонажной фабрики. Грохот транспорта сюда не доносился, «картонажка» уютно жужжала. Место тихое и уединенное, вид из окон – патриархальный, такой оазис в самом центре шумного пыльного города. И сама квартира «вписывалась» в местность – казалось, жизнь в ней протекала вне времени или, иначе говоря, её обитатели жили своей параллельной жизнью. Трудно представить себе людей более далеких от официоза, чем художники Галина Павловна Чижикова и её муж Алексей Панов. Не состоящие ни в каких организациях, они занимались только живописью.
Панов («Леший» – так шутливо называла его Г.П. всю жизнь), писал грустные пейзажи, излюбленный мотив – пасмурный день на Волге, лодки, дебаркадеры, неяркая поволжская природа, перелески и тропинки в лесу. Галина Павловна, кроме пейзажей, любила писать портреты, но модели выбирала не статусные – врачи, преподаватели, научные работники. Во время сеансов ей как хорошему психологу удавалось «разговорить» портретируемых, вникнуть в суть характеров и в лучших своих работах передать это на холсте. Большое внимание уделялось антуражу – костюму, интерьеру, освещению. Но все картины были категорически безыдейными, а потому худсовет советских времен на выставки их брал редко и неохотно, не говоря уж об устройстве так называемых персональных выставок.
Сказать, что их квартира была запущенной – ничего не сказать. Быт был ей чужд и противопоказан, как и её обитателям. Зато стены не только комнат, но и коридора и прочих «подсобных помещений» плотно от пола до потолка увешаны живописными работами, среди которых вы нашли бы картины Н.Гущина и И.Щеглова, Р. Мерцлина, Б.Давыдова и В.Чудина. Все – с авторскими дарственным надписями.
Центральное место в этой хаотичной экспозиции занимали два больших полотна: портреты самих Галины и Алексея, написанные ими друг для друга в период страстной влюбленности в юные годы. Молодой Алексей Дмитриевич сидит на траве, на берегу реки, в белой рубашке с закатанными рукавами и весело смотрит вдаль. Галя – в старинном плетеном кресле в широкополой шляпе, светлой блузке, романтически-возвышенная, освещенная закатным солнцем. Это она уже позднее сделалась скептиком и оригиналкой, «мудрой пророчицей» и язвительной насмешницей.
Под стать квартире был и образ жизни, подчиненный творческим импульсам и непостижимый для окружающих. Г.П. могла запросто выставить ожидаемого гостя, если в этот момент у неё стал получаться холст, а случайно зашедший «на огонек» человек, беседа с которым оказалась увлекательной, рисковал засидеться глубоко заполночь. День и ночь при этом легко менялись местами, рано утром на работу Г.П. не надо было торопиться. Вообще, ночные посиделки были излюбленным времяпровождением Г.П., и не думаю, что пустым – кто знает, как и когда у художника рождаются его замыслы? («Когда б вы знали, из какого сора…»).
Всплывает в памяти эпизод, характеризующий экстравагантность поступков Г.П. Когда их кооперативный дом сдавался в эксплуатацию и заселялся жильцами, для советских людей не было большей радости, чем раздобыть импортную полированную (!) мебель и обставить ею квартиру. В один из дней, когда процесс «освоения площадей» шёл особенно бурно, Г.П. – заядлая курильщица – стояла на балконе и, меланхолично выпуская кольца дыма (неизменный «Беломор»!), наблюдала всю эту суету. В этот же момент строительные рабочие во дворе для каких-то технических или коммунальных нужд корчевали два громадных дерева. Выкорчеванные пни привлекли Г.П. своей первобытной живописностью. Она спустилась во двор, предложила рабочим по три рубля (или сколько это стоило по тем временам) и попросила занести пень к ней в квартиру. Реакцию соседей трудно описать – гнилая коряга с растопыренными корнями, вся в земле, представляла слишком уж резкий контраст их «шикарной» мебели, раздобытой с большим трудом. «Зачем Вам этот корень?» – спрашивали её со всех сторон, пока рабочие, кряхтя и надрываясь, затаскивали корягу в квартиру. «Я выдолблю её изнутри, и это будет моя пепельница!». И действительно, долгие годы пень, облагороженный умелыми руками Г.П., служил и столом, и подставкой для кистей и мольберта, и стулом – когда скапливалось слишком много гостей и не хватало «сидячих мест».
Как-то Г.П., проходя мимо мусорных баков, приметила острым глазом выброшенную кем-то за ненадобностью большую пачку грампластинок. Это оказались записи Шаляпина, а именно – духовной музыки. После некоторых гигиенических мероприятий на чьем-то стареньком проигрывателе попробовала их послушать. Записи оказались в отличном состоянии! Г.П. увлеклась, стала слушать подолгу, приглашать интересующихся, прибавила звука, но… стены панельного дома 1970-х годов постройки были тонкими, проницаемыми. Очень скоро соседи пожаловались «куда надо» на то, что в её квартире якобы устроен «молельный дом», и народ валом валит, звучат псалмы и прочие церковные песнопения. Чижикову вызвали в милицию, и ей пришлось долго доказывать «законность» такого рода музыки.
Проучившись несколько лет на филфаке СГУ, Г.П. много и жадно читала, причем круг её чтения был абсолютно нестандартным. Когда все читали модных писателей-«деревенщиков», она обнаруживала полное их незнание, но могла сослаться и процитировать неведомого никому Людвига Бёрне. Думаю, она была не чужда и литературных талантов, просто не успела их проявить (живопись отнимала всё время). Вспоминается такой эпизод. Приехал в гости брат мужа из Волгоградской области. Петр был добрый, работящий, скромный человек, преданный своей семье, но необычайный молчун. Жил он несколько лет гражданским браком с замечательной женщиной и её дочерью – о лучшем для себя и не помышлял. Пожаловался он Г.П. на то, что разлаживается его семейная жизнь. Оказалось, что гражданская жена Петра хотела вступить с ним в официальный брак. Самое удивительное, что Петр хотел того же самого. Но объясниться с женщиной и предложить ей руку и сердце было для него непосильной задачей – говорить он не умел совсем, этот Герасим. Г.П. написала от имени Петра его женщине письмо, от которого, кажется, и камни бы заплакали. Послание произвело должное впечатление: они поженились и долго прожили вместе.
Кто только не перебывал в доме у Галины Павловны и в качестве посетителей её домашнего музея и как модели для портретов: коллеги-художники, медики и музыканты, журналисты и ученые, студенты. Они потом становились друзьями и начинали приходить регулярно. Круг её друзей был огромен и так же широк круг интересов. Казалось, она интересовалось всем на свете – модной тогда йогой, психоанализом, поэзией, эзотерикой, вопросами религии, восточной философией, медициной. Разговоров о политике я не помню и, как ни странно, мало говорилось о живописи. Может быть потому, что это была её святая святых, куда допускались только посвящённые? С совершенно особыми интонациями и пиететом говорилось об учителях в живописи, в первую очередь, о А.Скворцове и И.Щеглове.
Тесная квартирка со странными, на обывательский взгляд, обитателями была магнитом, притягивающим совсем непохожих людей разного возраста и профессий. Это нельзя назвать ни богемой, ни «русской кухней», ни художественным салоном, ни диссидентским кружком. В центре этого особого мирка была неповторимая личность Галины Павловны – эксцентричной, бескомпромиссной и резкой, но парадоксально готовой утешить неприкаянные души и выслушать исповеди обиженных и несчастных, непризнанных и неоцененных.
В молодости вместе с мужем она прошла на лодке всю Волгу от верховьев до Саратова, результатом поездки были десятки этюдов и картин, написанных ими с натуры. Любовь к Волге и её окрестностям сопровождала супругов-художников всю жизнь. И, может быть, поэтому в последние годы их излюбленным местом отдыха стало село Пристанное, где у них был дачный домик – он же служил и творческой мастерской. В урожайный год Г.П. набирала полные сумки яблок, относила на пристань и раздавала мальчишкам-матросам, обслуживающим пароходики-«омчики». Не у всех ведь есть сады! – её железный аргумент. Вспоминается, как она азартно, наравне с мужчинами, конопатила лодку-гулянку, готовя её для спуска на воду. А с веранды их дачи открывался вид на Волгу – щемящий в своей «левитановской» красоте и величии, всегда разный и всегда вдохновляюще прекрасный.

Подпишись на наш Telegram-канал. В нем мы публикуем главное из жизни Саратова и области с комментариями